Кеннерли был неприятен во всех отношениях. Беззубый старик, обремененный, что называется, дочерями. Две девчушки— подростка пялились на стрелка из пыльного полумрака конюшни. Малышка едва ли не грудного возраста счастливо пускала слюни, сидя прямо в грязи. Взрослая уже девица, блондинистая, чувственная, неопрятная, качала воду из скрипучей колонки во дворе у конюшни, поглядывая на стрелка с этаким развязанным любопытством.

Конюх встретил его на полпути между улицей и входом в стойла. Манеры его представляли собой нечто среднее между открытой враждебностью и боязливым подхолимажем — как у дворняги, которую часто пинают ногами.

— Уж мы за ним смотрим как надо, — объявил он сходу, и не успел стрелок даже ответить, как старик вдруг повернулся к дочери: — Иди в дом, Суби! Немедленно убирайся, кому сказал!

С угрюмым видом подхватив ведро, Суби поплелась к хибаре, пристроенной прямо к конюшне.

— Это ты о моем муле? — спросил стрелок.

— Да, сэр, о нем. Давненько не видел я мулов. Было время, куда их девать, не знали, а потом мир взял да и сдвинулся. И куда все подевалось? Осталась только скотина рогатая да почтовые лошади… Суби, я тебя выпорю, богом клянусь!

— Я не кусаюсь, — любезно заметил стрелок.

Кеннерли подобострастно съежился.

— Дело не в вас. Нет, сэр, не в вас. — Он осклабился.

— Просто она от природы немного тронутая. Может таких чертей задать — не обрадуешься. Дикарка. Бешеная. — Глаза его потемнели. — Грядет Конец Света, мистер. Последний Час. Вы же знаете, как там в Писании: дети не подчиняться родительской воле, мор настанет и язва, и унесут жизни многих.

Стрелок кивнул, потом указал на юг.

— А там что?

Кеннерли дружелюбно ухмыльнулся, обнажая остатки пожелтевших зубов.

— Поселенцы. Травка. Пустыня. Чего же еще? — Он гоготнул и смерил стрелка прохладным взглядом.

— А большая пустыня?

— Большая. — Кеннерли старательно напустил на себя серьезный вид. — Может, миль триста. А то и вся тысяча. Не скажу точно, мистер. Там нет ничего. Разве что бес-трава да еще, может, демоны. Туда ушел тот, другой, парень. Который вылечил Норти, когда тот приболел.

— Приболел? Я слышал, он умер.

Кеннерли продолжал ухмыляться.

— Ну… может быть. Но ведь мы с вами взрослые люди.

— Однако ты веришь в демонов.

Кеннерли вдруг смутился.

— Это другое дело.

Стрелок снял шляпу и вытер вспотевший лоб. Солнце жарило, припекая все сильнее. Но Кеннерли как будто этого не замечал. В тощей тени у стены конюшни малышка с серьезным видом размазывала по мордашке грязь.

— А что за пустыней, случайно, не знаешь?

Кеннерли пожал плечами.

— Что-то, наверное, есть. Лет пятьдесят назад туда ходил рейсовый экипаж. Папаша мой мне рассказывал. Говорил, что там горы. Кое-кто говорит — океан… зеленый такой океан с чудовищами. А еще говорят, будто там конец света. Что там нет ничего, только слепящий свет и лик Божий с разверстым ртом. И что Бог пожирает любого, кому случится туда забрести.

— Чушь собачья, — коротко бросил стрелок.

— Вот и я говорю, — с радостью согласился Кеннерли, снова согнувшись в подобострастной позе. Ненавидя, боясь, стараясь угодить.

— Ты там приглядывая за моим мулом.

Стрелок швырнул Кеннерли еще одну монету, которую тот поймал на лету.

— Само собой. Думаете задержаться у нас ненадолго?

— Пожалуй, придется.

— Эта Элли может быть даже миленькой, если захочет, верно?

— Ты что-то сказал? — рассеянно переспросил стрелок.

Глаза Кеннерли налились внезапным ужасом — как две луны, встающие над горизонтом.

— Нет, сэр, ни слова. Прошу прощения, если что сорвалось. — Тут он увидел, как Суби высунулась из окна, и набросился на нее: — Я тебя точно выпорю, сучья ты морда! Богом клянусь! Я тебя…

Стрелок пошел прочь, зная, что Кеннерли глядит ему вслед и что если он сейчас повернется, то прочтет у конюха на лице его истинные, неприкрытые чувства. Ну и Бог с ним. Было жарко. Единственное, что он доподлинно знал о пустыне, это то, что она большая. И не все еще было сделано здесь, в этом городе. Еще не все.