— Ну и не надо.)

… и создали или открыли еще сотни других замечательных штук. Но все это обилие информации не принесло, однако, никакого глубинного проникновения в первоосновы сущего. Никто не слагал торжественных од, посвященных чудесам искуственного оплодотворения…

(— Чего?

— Когда детей зачинают от замороженной спермы.

— Чушь собачья.

— Как угодно… хотя даже древние не могли делать детей из подобного материала.)

… или машинам, которые движутся сами. Немногие — если вообще таковые были — сумели постичь общий Принцип Реальности. Новые знания всегда ведут к тайнам, еще более странным и чуждым. Чем больше психологи узнавали о способностях мозга, тем напряженнее и отчаяннее становились поиски души, существование которой рассматривалось как факт невозможный, но все-таки вероятный. Ты понимаешь? Конечно, ты не понимаешь. Ты ркпужен своей собственной романтической аурой, ты каждый день подступаешь вплотную к сокрытому. Но сейчас ты приближаешься к самым крайним пределам: не веры, но понимания. Тебе предстоит еще пройти через обратную энтропию души.

Но вернемся к вещам приземленным:

Величайшая тайна вселенной не Жизнь, а Размер. Размером определяется жизнь, он заключает ее в себе, а его в свою очередь заключает в себе Башня. Ребенок, который открыт навстречу всему чудесному, говорит: Папа, а что там — за небом? И отец отвечает: Космос и мрак. Ребенок: А что за космосом? Отец: Галактика. А за галактикой? Другая галактика. А за всеми другими галактиками? И отец отвечает: Этого никто не знает.

Ты понимаешь? Размер одолевает нас. Для рыбы вселенная — это озеро, в котором она живет. Что думает рыба, когда ее выдернут, подцепив за рот, сквозь серебристую границу существования в другую, новую вселенную, где воздух ее убивает, а свет — голубое безумие? Где какие-то двуногие великаны без жабр суют ее в удушливую коробку и, покрыв мокрой травой, оставляют там умирать?

Или возьмем ну хотя бы кончик карандаша и увеличим его. Еще и еще. И в какой-то момент вдруг придет понимание одной потрясающей вещи. Он, оказывается, не сплошной, этот кончик карандаша. Он состоит из атомов, которые вертятся, как миллионы бесноватых планет. То, что нам кажется плотным и цельным, на самом деле — редкая сеть частиц, которые держаться вместе только при помощи силы тяготения. Они только кажутся бесконечно малыми, но если рассматривать их размер в отношении точных пропорций, расстояние между этими атомами может составить целые лиги. Неодолимые пропасти. Вечность. А сами атомы состоят из ядер и вращающихся частиц: протонов и электронов. Можно проникнуть и глубже, на уровень субатомного деления. И что там? Тахионы? Или, может быть, ничего? Конечно же, нет. Все во вселенной отрицает ничем не заполненную пустоту. Конец — это когда ничего уже нет, а значит, вселенная бесконечна.

Допустим, ты вышел к самой границе вселенной. И что там будет? Глухой высокий забор и знак «ТУПИК»? Нет. Может, там что-то твердое и закрученное. Как невылуаившийся еще цыпленок видит яйцо изнутри. И если тебе вдруг удастся пробить скорлупу, представь себе, какой мощный сиющий свет может хлынуть в эту твою дыру у конца мироздания? А вдруг ты выглянешь и обнаружишь, что вся наша вселенная — это только частичка атома какой-нибудь тонкой травинки? И поймешь тогда, что сжигая в костре какую-нибудь хворостинку, ты превращаешь тем самым в пепел неисчислимое множество вечных миров? Что все сущее в мироздании — не один бесконечный космос, а бесконечность, состоящая из бесконечных вселенных.

Может быть, ты сумеешь понять, каково место нашей вселенной во всеобщей структуре всепресущего бытия: место атома в ткани травинки. Может быть, все, что способен постичь наш разум — от крошечного, не поддающегося никаким измерениям вируса до далеко туманности Конская Голова — помещается в одной травинке… которая, может быть, и существует всего-то день или два в каком-то ином временном потоке? А что если эту травинку вдруг срежут косою? Когда она, разлагаясь, сгинет, просочится ли гниль эта в нашу вселенную, в нашу жизнь? Не засохнет ли все мироздание, пожелтев и зачахнув? Может быть, это уже происходит. Мы говорим, что мир сдвинулся с места, а на самом-то деле он, может быть, засыхает?

Только подумай, стрелок, как мы малы и ничтожны, если подобное представление о мире верно! Если действительно Бог все видит и соершает божественное правосудие, станет ли он выделять одну комариную стаю среди многих тысяч других? Различает ли глаз его воробья, Если воробушек этот меньше атома водорода, который блуждает бесцельно в глубинах космоса? А если он все это видит, тогда что же это должен быть за Бог?! Какова его божественная природа? Где он обитает? Как вообще можно жить за пределами бесконечности?

Представь весь песок Мохейской пустыни, которую ты пересек, чтобы найти меня, и представь миллионы вселенных — не миров, а свеленных, — заключенных в каждой ее песчинке; и в каждой из этих вселеных — вселнные. Неисчислимое множество — в каждой. И мы, на нашей жалкой травинке, возвышаемся над ними на недосягаемой высоте. Ты сделал шаг. Одним взмахом ноги ты, может быть, уничтожил миллиарды и миллиарды миров. Сбросил их в темноту, и теперь эта цепь никогда не прервется.

Размер, стрелок… Размер…

Но давай предположим еще, что все миры, все вселенные соприкасаются в некоей точке, в некоем пространственно— временном узле, сходятся к некой оси, проникающей через все мироздание. Башня. Лестница, может быть, к самому богу. Ты бы решился подняться по ней, стрелок? А вдруг где-то над всей бесконечной реальностью существует такая комната…

Но ты не осмелишься.

Не посмеешь.

— Был, однако, такой, кто посмел, — сказал стрелок.

— Да? И кто же?

— Бог, — глаза стрелка вдруг зажглись. — Бог посмел… или конната пуста, провидец?

— Я не знаю, — тень страха прошла по лицу человека в черном, мягкая, темная, точно крыло канюка. — И более того: не испрашиваю ответа. Это было бы неразумно.

— Боишься, как бы тебя громом не поразило? — ввернул язвительно стрелок.

— Пожалуй, боюсь ответственности, — отозвался человек в черном, а потом замолчал надолго. Стрелок тоже молчал. Ночь была долгой. Млечный Путь распростерся над ними в своем первозданном великолении, но в размытой его пустоте было что-то пугающее. Стрелок пытался представить себе, что бы он ощутил, если бы эти чернильные небеса вдруг раскололись и на землю полился поток слепящего света.