Итак, однажды вечером в марте 1970, я вдруг обнаружил, что сижу за своим стареньким конторским «Ундервудом» с западающей литерой «м» и проскакивающей заглавной «О» и печатаю слова, которыми начинается эта книга: «Человек в черном пытался укрыться в пустыне, а стрелок преследовал его».
За годы, прошедшие с той поры, когда я напечатал это предложение под пение Джонни Уинтера, причем звуки стерео не заглушали журчания ручьев снаружи, я начал седеть, обзавелся детьми, похоронил маму, пристрастился к наркотикам и «завязал» и узнал кое-что о себе: что-то просто нелестное, что-то не слишком приятное, что-то совсем уже удручающее, но по большей части — забавное. Как бы, наверное, сказал сам стрелок, мир сдвинулся с места.
Но, раз войдя в мир стрелка, я больше уже никогда его не покидал. Как это часто бывает, та зеленая толстая бумага где-то затерялась, но у меня сохранилось около сорока первоначальных машинописных страниц с главами «Стрелок» и «Дорожная станция». Я потом перепечатал их на бумаге вида более респектабельного, но я до сих пор вспоминаю те чудные зеленые листы с чувством, которое я не могу передать словами. Я вернулся в мир стрелка, когда у меня не пошла «Судьба Иерусалима» (глава «Оракул и горы») и написал о печальном конце мальчика Джейка вскоре после того, как другой мальчик, Дэнни Торранс, выбрался из другого нехорошего места в «Сияющем». На самом деле, только однажды, когда я с головой погрузился в постапокалипсический мир «Стоять до конца» — мир, который казался почти реальным и захватил меня полностью, — я, пусть даже изредка, ни разу мысленно не обратился к миру стрелка, умирающему, иссохшему, но все же по-своему прекрасному (для меня, по крайней мере, он всегда был прекрасным). Последнюю главу первого тома, «Стрелок и темный человек», я закончил почти полтора года назад, в западном Мэне.
Я понимаю, что я просто обязан предоставить сейчас читателям, которые дошли до этого места, что-то вроде конспекта (или краткого содержания, как сказали бы великие поэты-романтики прошлого) последующих книг «Темной Башни», поскольку я наверняка умру раньше, чем допишу до конца весь роман… или эпос… называйте, как вам больше нравится. Но что самое грустное, я действительно не могу этого сделать. Люди, которые меня знают, давно уже поняли, что я не блещу интеллектом, а критики, отзывавшиеся благосклонно о моих книгах (а таких единицы; к тому же я им хорошо заплатил), наверное, согласятся с тем, что мои лучшие вещи идут скорее от сердца, нежели от ума… или причинного места, откуда исходят сильнейшие в плане эмоциональном писания.
Это я все к тому, что, когда я пишу, я никогда не знаю заранее, что из этого выйдет, а в отношении данной истории утверждение это даже более чем верно. Из видения Роланда, которое было ему открыто ближе к концу книги, я знаю, что мир его действительно «сдвинулся с места», иными словами, мир Роланда гибнет, потому что его вселенная существует в какой-то молекуле сорной травы, умирающей на каком-то космическом пустыре (наверное, я позаимствовал эту идею у Клиффорда Саймака в его «Кольце вокруг солнца»; пожалуйста, Клиф, не подавай на меня в суд), и еще я знаю, что такое извлечение: стрелок должен «перетащить» к себе трех человек из нашего мира (как человек в черном перенес Джейка), которые вместе с ним выйдут на поиски Темной Башни. Я знаю это потому, что часть второй книги под названием «Извлечение троих» уже написана.
А как же темное прошлое стрелка? Видит Бог, я почти ничего не знаю. А революция, что опрокинула роландов «мир света»? Не знаю. Последняя схватка Роланда с Мартеном, который обольстил его мать и убил отца? Я не знаю. Смерть товарищей Роланда, Катберта и Жами, или его приключения за те годы, что прошли с того дня, когда он стал мужчиной, да его первого появления в пустыне и в этой истории? Я не знаю. А эта девушка, сьюзан. Кто она? Я не знаю.
И все-таки в глубине души я все знаю. И не нужно мне, да и вам, никакого краткого содержания, никакого конспекта, никаких планов (вообще намечать планы книг — это последний уже резерв никудышних писателей, которые искренне убеждены, что они выдают величайшие тезисы). Когда придет время, все эти вещи — и их отношение к поиску Роланда — проявятся так же естественно, как смех или слезы. А если они не проявятся, то тут не помогут и пятьсот миллионов красных китайцев, которым, как говорил Конфуций, все глубоко до фени.
Но я знаю одно: В некоей точке пространства, в какой-то волшебном времени будет лиловый вечер (вечер, созданный для романтики!), когда Роланд подойдет к своей темной башне и приблизиться к ней, трубя в рог… и если я буду при этом присутствовать, вы узнаете первыми.
Стивен Кинг Бангор, штат Мэн.
