Против Пушкина — не попрёшь. Ежели в вашей природе — «лить аромат», то и делайте это. Плещите, поливайте и разбрызгивайте. Но зачем же в попандопулолупизм вляпываться? А иначе — приходиться злодействовать. «В пасущихся народах». И делать это надо… не умножая злодейств собственной некомпетентностью.

Ещё весной, во время разговоров в Муроме с князем Живчиком и наместником Ионой, я «закидывал удочки». Найденный «клад в кувшинах» всех взволновал, они довольно благостно отнеслись к моим поползновениям.

Нашлись и люди, которые имели кое-какой вес в этих племенах и были заинтересованы в сотрудничестве со мной. Особенно, после перехода Живчика и Ионы в Рязань.

Я не давил, но Живчику остро не хватало людей на новых землях. Вплоть до того, что он намекал: а не хочу ли я взять под себя мордовско-муромское пограничье? Скинуть с себя местности, от которых дохода — чуть, а хлопот да расходов куча…

«Глазки завидущие, ручки загребущие» — русская народная. Про меня.

Я раскатывал губу, тянулся и облизывался. И сам себя останавливал: у меня тоже не было людей для таких дел. Только и смог послать пару групп торговцев.

Мои приказчики лазили по реке Мокша, устанавливали контакты с туземцами. Например — с шокшей.

Это такая этническая группа. Эрзя, но мокша. Язычники, живут по-мокшански, говорят по-эрзянски, понимают — по-русски.

Мокши, будучи более слабым племенем, живущие маленькими хуторами в дремучих лесах, не испытывающие мощного воздействия со стороны эмирата, стремящегося превратить эрзя в «пушечное мясо» в войнах с русскими, не имея ни богатых подарков «блистательнейшего эмира», ни проповедей исламских проповедников-баб, относились к соседям — муроме и русским — довольно лояльно. Что позволяло втянуть их в мои игры на моей стороне. В частности: преодолеть давнюю кровавую неприязнь между двумя племенами мордовского народа, между мокшей и эрзя.

Ванька-лысый — мордовский миротворец? — А жо поделаешь?

В смысле: мне нужно согласие окружающих племён. Со мной, естественно.

«Великие герои — всегда идут в обход» — мудрость Бармалея должна быть внесена в анналы. Или в ещё какое подходящее место.

Мои явные и ближайшие противники — эрзя, которым чуть-чуть не хватило темпа — пары столетий — для создания собственного государства, пары лет — для уничтожения меня и Всеволжска, со всем происходящим здесь прогрессом, оказались зажаты со всех сторон.

С севера, из-за Волги на них нехорошо смотрели подвластные мне мари. Разрушение экзогамии взволновало обе стороны. Но мари, переходя от дуально-фратриальной организации, распространённой в среде угро-финских племён, на нормы «Устава церковного» только удивлялись:

— А чего ж мы сами раньше не додумались?

и радостно венчались, отплясывая на множестве свадебок.

У эрзя… до зубовного скрежета:

— Жениться хочу! Аж зубы свело!

Увы — кудати требовали исполнения племенного закона. Но не давали девок для его реализации.

С востока — точили топоры дружественные мне оны черемис. Конфликты между племенами бывали и раньше. Но эмир, поддерживающий эрзя, регулярно грозивший черемисам своими сувашами из-за Свияги — самоустранился. А Воевода Всеволжский, который за службу хорошо платит — само-появился.

С запада расширялись мои собственные земли, смыкаясь постепенно с землями Муромского княжества, тоже мне дружественного.

Шли по Оке лодочки-барочки. А вдруг пристанут к берегу да селеньице выжгут? Шастали по бережку отряды егерей, поднялись сигнальные вышки — выглядывают чего-то…

Вдарить бы! Со всей силы. И снести плешивого с присными! Но пример Яксерго несколько притормаживал. Да и покойный инязор велел ждать…

Теперь и мокша с юга начали поглядывать в мою сторону с интересом. Нет, воевать за меня они не пойдут. Но и гадить… — не присоединятся.

Ситуация у эрзя шла к кризису. Все были обижены на всех.

Одни — потому что соседи не отомстили мне за мои гадости. Другие — потому что от них требовали такой родо-племенной мести. А у них и своих забот — полон рот.

Иные — потому что поверили Пичаю, вложились в него. А он взял, да и помер. Иные — потому что не вложились, не хотели идти под Пичая. Тот-то умер, но наследник его, хоть и не имеет такого опыта и репутации, пытается вести дела по образцу своего отца.

На эту родо-племенную психологию периода перехода к ранне-феодальному обществу, накладывались текущие чисто экономические проблемы. Простые, понятные, наглядно видимые в амбарах и чуланах почти каждого кудо в Эрзянь Мастор.

Это было предопределено объёмами полученного нами выкупа за Вечкензу. Пичай отдал не только своё, но и занял у всех своих сторонников.

Выгрести у половины эрзя все накопленные запасы основных экспортных товаров, скот, кожи, овчины…

С халата шёлкового — сыт не будешь, морозы в нём — не перезимуешь. Ещё во времена хунну один из китайцев-перебежчиков рекомендовал «бегать в шёлковых халатах по кустарнику», наглядно показывая бессмысленность дорогих подарков «желтого» императора.

Теперь «хуннская мудрость» стала актуальна и у эрзя.

Единство народа, племенная солидарность… Даже если у тебя лично полны сусеки — хватил ли этого на всех голодных?

Механизма русских «кусочников» у эрзя нет — расселение другое, не деревни с отдельными избами. Здесь — кудо. Люди придут не постоять у порога в надежде на кусочек — они придут жить в твоём доме. Не на неделю, как на «медвежий праздник» — на всю зиму.

Торжество взаимопомощи, разгул солидарности и кульминация единения.

Взаимопомощь — великая вещь. И ты должен накормить голодающих. Попавшихся на их собственной глупости — на ошибочно выданном кредите. Ты — умный, ты Пичаю в долг не дал. Но твоя «умность» — высыпается между пальцами. Как зерно из твоих закромов.

Это же «люди»! Члены твоего племени! Отказать — нельзя. Иначе ты — «нелюдь».

Ты им ничего не обещал. Но ты — родился. В этом племени. Поэтому обязан покрывать их убытки. Это — предопределено от твоего рождения. Принудительное компенсация чужой глупости как элемент наследственности? — А жо поделаешь? Все так живут.

«Ты — мне, я — тебе». И оба в ж…

Едут два ковбоя по прерии.

— Эй, Джо, говорят, ты за доллар удавишься. Даю сто. Если ты съешь вон ту лепёшку навоза.

Один — съел, другой — заплатил. Едут дальше. Одному стыдно, что съел, другому горько, что заплатил.

— Слушай, Сэм, спорим на сто долларов, что ты не съешь вон ту навозную лепёшку.

Поспорили. Съел. Заплатил. Едут дальше.

— Интересно… Кажется, мы с тобой оба — на халяву дерьма наелись…

Кредиторы приходили к Вечкензе, а тот делал «большие глаза»:

— Уважаемый атя, я тебе верю. Каждому твоему слову. Но мой отец, великий и мудрый инязор Пичай — умер. И мне ничего неизвестно о долге. Разве я занимал у тебя эти тридцать овчинных тулупов?

Напомню: у эрзя нет письменности. Всё — «на честном слове». Подкреплённом копьями и топорами. Конкретный язык, произнёсший конкретное «честное слово», гниёт в земле. Будем резаться?

Вечкенза не мог отдать долги — у него ничего не было. И тогда он, как и множество правителей до и после него, решил избежать неизбежного банкротства, которое, в здешних условиях, выглядит как уничтожение кудо, изъятие всего ценного, продажа «самого», чад и домочадцев в рабство на чужбину — путём «маленькой победоносной войны».