Здоровенные, пускающие солнечных зайчиков шлемами и наплечниками, «песцы» с обоюдоострым и длинномерным в руках, покрасовались, потоптались, обустраиваясь в сугробе, и интересуются:

— Татысь нюлэс куараос сыѣе юрѣым нош кин та вераське? (А кто это в здешних лесах таким противным голосом разговаривает?)

Всю дорогу учили. Выучили.

Лесной народ от таких знаний в таком исполнении — дуреет. А тут уже и наш переводчик прибежал, скромненько из-за щитов выглядывает, уместные вопросы задаёт:

— Пудолэсь тазалыксэ? Нош кышноез? (Здоров ли твой скот? А жена?)

Дальше уже можно разговаривать, вести торг, обмениваться новостями и заниматься «приголубливанием». В направлении «Каловой комбинаторики».

«Каловая» — не по цвету или консистенции, а по месту первой публикации — Каловой заводи на Оке. «Выберите любые два из трёх».

Сигурд очень хорошо показал себя, с большой частью своих людей, в битве у Земляничного ручья. Нурманы дорвались до своего любимого дела: сечи в ограниченном пространстве. Бой на засеке, с противником за которым не надо гоняться — сам к тебе прибегает, мечный, близкий, «грудь в грудь» — позволял в наибольшей мере проявить их преимущества: превосходство в вооружение, в выучке, в длине рук и клинков, в силе удара. Бесстрашие и ярость.

Славно бились.

На обратном пути, посреди заснеженной равнины, покачиваясь в седле, едучи рядом со мной, выдирая из усов и бороды сосульки, Сигурд вдруг спросил:

— Думаю, как лёд сойдёт, отвезти жену к её отцу. В Гданьск. Что скажешь?

— Думаю… Если просто отвезти — глупость. Если перебраться в Гданьск и там обустроиться, то… Тебя и твоих людей мне будет не хватать. Но — понимаю. Чем смогу — помогу. И — сразу, и, коль бог даст — и после.

Хорошо, что он не стал затягивать с этим разговором. Потому что мне уже доносили. О беседах, которые он ведёт с разными людьми.

Далеко не все, пришедшие с Тверским караваном, соглашались отправиться в новое «приключение». Кто-то — умер, кто-то — прижился. Но собственно нурманы собирались идти со своим ярлом в новый поход.

Одним из таких «исходников» был Харальд Чернозубый.

Жаль — мужик разумный. И, что нечасто среди нурманов — универсально коммуникабельный. Способен нормально общаться и с русскими поселенцами, и с вадавасами, и с лесовиками-марийцами.

Теперь он торчит у дверей, маковкой под потолок, смотрит на меня настороженно и… пованивает. Честное слово — от него тухлятиной несёт! Может, заболел чем-нибудь… гнилостным?

Так чего ко мне?! — Прямо б к Маре топал.

Точильщик заметил, как я принюхиваюсь, поморщился, махнул Харальду рукой. Тот отодвинулся в сторону, из-за его спины высунулись два лесовика. Мари. Похоже — из западных тукымов. В возрасте. Шапки сдёрнули, упали на колени. Лбами в пол. Ловко так. Навык есть. Откуда?

Постояли с поднятыми задницами и принялись, бормоча что-то на своём наречии, разворачивать какой-то тюк. Три слоя дерюги и… Вот оно, блин! — что так воняет!

Аж слезу прошибло. Это уже не «блин», это уже настоящий… факеншит!

— Господин Воевода Всеволжский! Сии мужи добрые есть людишки твои малые, пришедшие к тебе с челобитием на ворогов-татей, кои их селения пограбили, людей побили, скотину угнали… А сиё есть тебе подношение скромное. Не побрезгуй — прими невелик дар. От нищеты их лесной, от темноты да от бедности. Соблаговоли, отец родной, снизойди к нуждишкам малозначащим.

Ишь как… заворачивает! А Точильщик-то… поднабрался слов разных. Поход в Рязань — на пользу пошёл, словарный багаж расширился с одного раза.

Какой переимчивый парень! Может, мне его к халифу багдадскому заслать? Глядишь — и языков по дороге выучит.

Если бы я сам нечто похожее князю Андрею в Боголюбово не заправлял — сильно бы удивился. А так… но есть интересные обороты — надо запомнить.

— Излагай. Внятно.

Точильщик, прикрыв глаза и умильно облизываясь от предвкушения «сладких речей», собрался, было, продолжить своё «верноподданное песнопение», но, взглянув на меня, поперхнулся. И продолжал уже нормальным языком.

Суть простая. Летом Харальд Чернозубый с Еремеем Сенокрадом и командой ходили по речке Линда. Отнесли туда «слово божье», крестили, сняли кроки местности, отобрали боевое оружие, в количестве аж пяти топоров, двух щитов и одной половецкой, вроде бы, сабли. Вытрясли весь не сильно облезший мех диких животных и пару десятков «шумящих коньков» бронзового происхождения. Объяснили насчёт «ограниченной десятины», «сдавайте валюту» и «правильной жизни» под властью Всеволжска.

Мы предполагали ближе к концу зимы послать туда отряд. Чтобы взять эту «десятину» и повторно тряхнуть «мягкую рухлядь»: что туземцы не перестанут промышлять пушного зверя — у меня сомнений не было.

Моя уверенность получила наглядное подтверждение — вонючий тюк развернули. В нём были четыре сырых, невыделанных шкуры рыси. Две побольше, две поменьше. Свежак. Явно — этой зимы.

Прелесть: они совершили преступление — добыли пушного зверя, и пришли им же кланяться! Той же власти, что запретила, запрещённым же — взятку давать! Как к генералу ПВО внезапно прилететь на F-35 — «Дык… ну… В подарок же ж!».

Что сказать? — Россия, твою маман!

Подношение, надо заметить, из недешёвых. Рысий мех идёт на дорогие шубы. Бывают шубы «хребтовые» — из спинок, бывают — «брюшковые» («черевьи» от «чрево»). Рысь — зверь нечастый, да и взять её непросто. Так что мех — в цене.

Когда Девлет Гирей в 1570-х собирал дочке приданное, то просил государя Московского, Ивана свет Васильевича по прозванию Грозный, по дружбе (дружба у них в тот момент была) помочь. Грамотки начинались задушевно: «Друг мой» и «Брат мой».

«Брат» — ибо оба государи, а «Друг» — войны в тот год нет.

Гирей пишет:

Иван Васильевич отвечает благостно, запрошенное «другом и братом» — выдает. Но «шуб рысьих черевьих» даже и у него в хозяйстве не сыскалось.

Понятно почему: только что прошло страшное сожжение Москвы 1571 года. Именно этим «другом и братом».

В следующем, 1572 — битва при Молодях. Говорят, что лишь один из десяти людей Гирея вернулся в свои улусы. Русские победили. Удачей, умом, храбростью. И чрезвычайным напряжением всех сил государства.

Так что, шубы собольи и рысьи хребтовые — нашлись. А вот «черевьи»… Извини, «брат» — ты сам всё пожёг.

— Давай про дело. А шкуры… вынеси на мороз. Уж больно они… глаза режет.

Дело выглядело… скандально: на Линду пришёл русский отряд из Городца Радилова. Мытари. Которые потребовали от мари дань. Говорят — «полюдье». Как «испокон веку ведётся». Точнее — лет двенадцать.

Здешние лесовики периодически попадают в данники русским князьям. После походов Мономаха — «бортничали на великого князя». Потом перестали, потом пришёл Долгорукий, поставил крепостицы — снова стали данничать.

«Городец» — название частое. Летописцы называют восемь городов с таким именем в разных местах «Святой Руси». Я уже вспоминал Городец Остерский у Киева, другой Городец выше Твери… Чтобы их различать — названия дополняют. Здесь: «Городец Радилов».