— Кто там приказчиком?

— Хохрякович.

— М-мать…

— А чего? Он же из наших, из коренных, с Пердуновки. Ты ж его сам в Новогород с хлебным обозом посылал! Каких-то помилок за ним…

Есть у меня такой персонаж. Отец его, Хохряк, был старостой Паучьей веси. Вполне демократически давил и обворовывал свой исконно-посконный электорат. Используя связи с рязанскими купцами-прасолами и лесными волхвами-голядью. Когда я разнёс святилище Велеса (сами виноваты — нефиг попандопулу в дом заносить), его игры вскрылись. Тогда я прибрал Хохрякову захоронку — серебро, им наворованное.

Дядя отдал мне сыночка младшенького на расправу. А когда я такую жертву не принял — «Вересковый мёд» вспомнил — сильно разозлился, пытался меня убить. Только Ивашкина гурда, развалив жадине брюхо — остановила.

Я отдал Хохряковича Домне. На перевоспитание. Вроде — совет да любовь.

«Нашёл место в жизни — паркуйся».

Но этот хмырь, чуть гроза прошла — её бросил. Такую женщину!

Ладно. Всяко бывает, такие фемины встречаются… — мозги выносит! Но он про Домну гадости трепать начал, панувать над ней пытался. Человечек… с гнильцой. Мало того, что от «гнилого корня», в смысле — из семейства с недостойной «культурной традиции», так и сам…

По службе — за ним серьёзных огрехов не было. А с бабами… Личная жизнь, «прайваси». Но человек — един в своих проявлениях. Если он свою женщину унижает, обижает, обманывает, то своего государя… Навык-то обмана уже есть.

Пуританство? Ванька-пуританин?! Ой, не смешите мои… подковы! У меня гарем — как у небольшого султана. Учебно-промышленный. Полное беззаконие. Даже по сравнению с шариатом.

Тогда — ханжа.

Кто? Я?! Про подковы — повторить?

Но я никого не обманываю.

Этот парень, уже — молодой мужчина — был мне…. неприятен. Я, естественно, этого не показывал. Но к себе не приближал, особых поручений не давал. Не гнобил, но и не продвигал. Парень отставал в карьере от своих сверстников из Пердуновки, его обгоняли уже и некоторые здешние новосёлы — очень талантливые ребята попадаются.

Так и с Городцом: первым от нас там был толковый мужик-инвалид — бывший вояка из Бряхимовского похода. Когда пошло освоение Оки, Николай прежнего фактора отправил на новое место. А Хохрякович получил это, «из второго ряда».

— Спокойно Николай. Я тебя ни в чём не виню. Рука в грамотках — его?

— Ну… вроде. Надо сличить.

— Сличи. Ещё. Спешно гонца из Балахны в Городец. Ты вызываешь Хохряковича сюда. Для отбора следующей партии товара.

— Да мы, вроде, не собирались, у него ещё…

— А у нас ложек деревянных избыток образовался. Или — свистулек глиняных. Придумай.

Николай с Драгуном ушли, а я проехался хорошенько по мозгам Точильщику.

Возможно, это не предательство — просто глупость. Хочется надеяться. А возможно вся троица там — изменники. Хотя — вряд ли. Иначе бы отчёты тамошнего точильщика шли вместе с отчётами Хохряковича и их бы подтверждали.

Мы долго просидели с Точильщиком. Проговаривали разные варианты, например, реализованный здесь «отзыв агента втёмную». Метод широко известен по практике НКВД в конце тридцатых, хотя применяется всеми разведками.

У меня в голове куча всяких надёрганных, вычитанных, типовых ситуаций. Но большая часть — здесь впрямую технически нереализуема. Надо выделить суть, тактическую изюминку. И оправить в местные декорации.

У ребят нет такого опыта, думать в ту сторону не умеют. Начинаем представлять ситуацию — разумен, логичен, аккуратен… И упускает очевидные, на мой взгляд, вещи.

Как здесь.

— Почему рапорты — одной рукой писаны?

— Ну… Может, заболел. Руку, там, повредил.

— О таком инциденте в рапортах — ни слова. Особенность в почерках — видна, но ты не обратил внимание, потому что все привыкли царапать бересту. Нет навыка определять автора по почерку в скорописи. Хотя — знаешь. Дальше. Как можно было пропустить выход отряда мытарей из города — могу понять. Но как пропустить их возвращение?

— Ну… может, через дальние ворота?

— В Городце нет дальних ворот! Там только одна воротная башня! Которая — «с перерубом лагами по высоте». Но не в этом дело. Возвращение отряда, даже такого, можно спрятать. Но нельзя подвязать языки вернувшимся. И их близким. На торгу, в посаде должен быть об этом трёп! Оба — точильщик и приказчик — должны были это слышать. Почему нет в рапортах?!

— Виноват. Готов ответить. По всей строгости. Руби голову мою бестолковую.

— Найду толковее — срублю. Пока изволь сам с этим дерьмом разбираться.

Точильщик ушёл. Я походил по своему балагану. Вроде — всё правильно. Но… Ладно, спать — утро вечера мудренее.

Поспать до утра не удалось. Среди ночи меня подняли — дежурный телеграфист прибежал:

— С Балахны сигналят. Малец с Городца прибежал. С того двора, где наши стоят. От тамошнего хозяина передал: Ваших, де, всех — воеводы Радила стража повязала и в поруб вкинула. За на торгу покражу. Завтрева — светлое воскресенье. А в понедельник, говорят, суд да казнь будет.

Окончательно я проснулся уже в обнимку с засёдланным Гнедко. Чарджи негромко шипел на строящихся мечников Салмана и стрелков Любима. «Витязи» были недовольны подъёмом «по тревоге». Салман рявкал и объяснял. Как он снимет с недовольного броню. Вместе со шкурой. И куда потом ему всё засунет. «Ку-у-у!».

Ребята, зябко жались, подслеповато щурились на зажжённые факела.

Может, лучше лыжами? Здесь шестьдесят вёрст, пройдём быстро. Тем более — есть по дороге где остановиться в тепле. Мешков на плечах не тащить, а возиться с конями, с кормом… Побьют лошадок дорогой… а там лезть на эту Княжью гору…

Стоп.

— Николая, Точильщика, дежурного сигнальщика — ко мне. Бойцов, коней — в тепло. Ожидаемое время выступления — полчаса.

Телеграфист никакой вины за собой не чувствовал, журнал регистрации вытащил спокойно:

— Вот, шесть часов назад сигналка в Балахну. Отправлена по приказу старшего сотника Николая. Спешно.

— Что дальше? Что случилось в Балахне после получения?

— Э… А я откуда знаю?!

— Так. Спокойно. Что должно было случиться?

Объясняю. Про проблемы «последней мили» — я уже…

На сигнальном посту должно быть три сигнальщика. «Вахта-подвахта-сон». Один — спит, другой бдит, третий — кашу вари́т. Обычно сигнальщик записывает принятые, адресату этой вышки предназначенные, сообщения и доносит их после окончания своей вахты.

Есть исключения: у меня сообщения идут на стол сразу. Но на Стрелке и сигнальщиков больше, и работают они на три стороны. Однако, если и на линейной или конечной вышке приходит сообщение с пометкой «срочно», то сигнальщик вызывает подвахтенного и отправляет его доставить немедленно.

Здесь добавилась моя фраза: «Спешно гонца из Балахны в Городец», которую Николай повторил в тексте.

Получив депешу, ребята отработали чётко: подвахтенный заседлал лошадку и потрёхал в Городец. От Балахны — вёрст 15–18 по реке. Полчаса на сборы, полчаса там на разговоры, полтора часа дороги, туда-сюда. Через 4 часа должен вернуться. Не вернулся.

Через пять часов прискакал охлюпкой (без седла) малой, сказал, что он из Новой слободы, что возле Городца, что батя велел сказать «под рукой» (тайно) «зверятам», что «всех ваших — гридни Радила повязали и утащили». За что, почему? — «За на торгу покражу».

Сунул за пазуху «награду» — поданный медовый пряник — и ускакал в темноту. Ребята — ап-ап… отсемафорили сюда.

Ребятишек винить не в чем — они не охранники, не опера. Их дело — помигал, записал, отнёс. Вышка стоит чуть в стороне от селения, охраны такой, чтобы в миг, через сугробы…

— Нуте-сь, господа умные головы — какие будут мнения.

— Чего тут мнеть?! Дружина собрана! Идём, вынимаем наших. А кто имал — рубить голову!

— О-ох… Ольбег, я думал ты уже вырос. Сказано — «гридни Радила». Ты собрался рубить голову боярину, воеводе, посаднику князя Суздальского Андрея Боголюбского?