17

Зимняя сессия шла своим чередом. Январь летел незаметно, казалось, в нем и было всего шесть дней — дни экзаменов. Вадиму оставалось сдать последний и самый сложный экзамен: политэкономию. Были еще два зачета, но они не тревожили. Да, четырнадцатого января — последнее грозное испытание! Выдержать его — и конец, можно вздохнуть свободно.

Занимался он в одиночку и ходил в институт только на консультации. Так ему было легче, он больше успевал. Да и Вере Фаддеевне стало хуже в последние дни. Совсем нельзя было оставлять ее одну. Ей стало трудно дышать, резко поднялась температура, и врачи заговорили о больнице.

Слушая их разговоры в коридоре и настолько же многословные, насколько непонятные объяснения доктора Горна, Вадим напряженно стремился понять причины болезни, выяснить ее течение и возможный исход, как-то действовать самому. Его приводило в отчаяние собственное бессилие, невозможность помочь маме ничем, кроме беготни в аптеку и телефонных звонков к врачам.

Он решил узнать все, что можно, о плеврите по энциклопедии. Несколько разрозненных томов старого Брокгауза лежали в коридоре, в стенном шкафу. Однажды вечером, думая, что мама спит, Вадим вышел в коридор и начал копаться в пыльных, никому не нужных книгах.

— Дима, что ты там ищешь? — спросила вдруг Вера Фаддеевна.

— Мне… тут словарь.

Помолчав, она сказала слабым и спокойным голосом:

— Он слишком старый, Дима. Наука так далеко ушла…

Ничего нельзя было скрыть от нее!

У одного товарища Вадим достал терапевтический справочник и прочел там все относительно плеврита, пневмонии и других легочных заболеваний. Два плеврита особенно взволновали его — гнойный и эксудативный. Эксудативный чаще оканчивался выздоровлением, а гнойный — «летальным концом», то есть смертью. Вадиму казалось, что симптомы гнойного плеврита больше подходят к маминой болезни. Потом он прочел, что при эксудативном плеврите «под ключицей определяется трахеальный тон Уильяма (повышение гашпанического звука при открывании рта) и звук треснувшего горшка». Во всей этой фразе ему были понятны только три слова — «звук треснувшего горшка». Но они все же немного успокоили его, потому что он уже давно заметил: в последнее время мама стала говорить тише, а иногда ее голос вдруг срывался и звучал необычно звонко и резко. Это и был, несомненно, «звук треснувшего горшка». Значит, у нее все-таки был эксудативный плеврит.

А в общем-то он по-прежнему ничего не понимал и чем больше читал, тем больше запутывался и мучился новыми страхами, новыми сомнениями. Вместо литературы по политэкономии он читал теперь медицинские книги и справочники, а если не читал, то думал о них, в то время как день экзамена приближался.

За день до экзамена Вадим долго пробыл в институте на консультации. Никогда еще он не чувствовал себя так плохо подготовленным. На консультации ребята задавали профессору Крылову такие вопросы, которые Вадиму даже в голову не приходили. В другое время это бы его очень встревожило, а сейчас он только думал устало и безразлично: «И когда они успели столько прочесть?» Он слушал — и не понимал половины того, что говорилось. Все его мысли были дома. Он мрачно безмолвствовал всю консультацию, потом попросил у Нины Фокиной ее конспекты и ушел домой.

Ему открыла соседка.

— Пришел доктор Федор Иванович и с ним какой-то профессор, — сказала она вполголоса. — Они сейчас в ванной комнате, пойдите туда.

Вадим сбросил пальто и с забившимся вдруг сердцем быстро прошел в ванную. Доктор Горн стоял в коридоре перед ванной и курил. Возле умывальника, спиной к Вадиму, стоял высокий седой мужчина и, сутуло пригнувшись, мыл руки.

— А, добрый вечер! — сказал Горн, произведя своим огромным телом подобие легкого поклона. Лицо у него было строгое, и голос звучал не так шумно и раскатисто, как обычно. А может быть, он просто был сдержанный в присутствии старшего коллеги. — Как проходят экзамены?

— Спасибо, хорошо.

— Нормально, да? Порядок, как теперь говорят… Да, — Горн кашлянул и искоса взглянул на Вадима. — Это профессор Андреев, Сергей Константинович. Мы только что смотрели Веру Фаддеевну.

Андреев чуть обернулся, показав Вадиму один черный выпуклый глаз, молча кивнул и вновь склонился над умывальником.

— Так вот, Вадим, — Горн первый раз назвал Вадима по имени. — Состояние Веры Фаддеевны ухудшилось. Мы подозревали инфильтрат левого легкого. Но рентген никаких очагов не показал. Однако кашель, высокая температура, боль в боку, ночные выпоты — все это усилилось. Что остается предположить? Самое вероятное — эксудативный плеврит. Что вы так посмотрели? Ничего страшного, болезнь эта наверняка излечивается. Это пустяки, к февралю мама, наверное, будет ходить. Но видите что… — Горн вздохнул и, поджав толстые губы, нахмурился. — Только ли плеврит? Сергея Константиновича смущают некоторые симптомы. Мало вероятно, но… может быть, Вадим, что у Веры Фаддеевны рак легкого. Надо положить маму в больницу, тщательно исследовать.

— Рак легкого? — переспросил Вадим, бледнея. — Карцинома пульмонум?

— Да, да. Может потребоваться хирургическое вмешательство, — быстро проговорил Горн. — В ранних стадиях необходима резекция легочной доли. Возможно, что никакого рака нет, но надо тщательно исследовать. Сергей Константинович берет Веру Фаддеевну в клинику своего института…

— Когда?

— Сейчас придет машина.

Вадим вошел в комнату. Вера Фаддеевна лежала лицом к стене. Она повернула голову и, не поднимая ее с подушки, молча посмотрела на сына.

— В институте все в порядке? — спросила она тихо.

— Все в порядке. Как всегда.

— Мне показалось, у тебя такое лицо… Как прошла консультация?

— Хорошо.

— Очень долго…

— Да, это всегда накануне экзамена. А как ты себя чувствуешь? — Он старался говорить громким и бодрым голосом и что-то делать руками. Сев на стул возле кровати, он стал торопливо и бесцельно листать конспект.

— Неважно, сын… — сказала Вера Фаддеевна и закрыла глаза. — Ты знаешь, меня берут в больницу.

— Я знаю. Там тебе будет лучше.

— Да. И тебе… Ты спокойно сдашь сессию.

— Сессию-то я все равно сдам.

— А так ты сдашь лучше…

— Чепуха! — сказал он. — Мне остался один экзамен. Зачеты у нас пустяковые. Мы так и говорим профессорам: «Свои люди — зачтемся». Серьезно… А когда я сдам последний зачет, ты уже поправишься. Вот увидишь, мама! И на каникулы — знаешь что?

— Ну что, сын?

— Мы поедем с тобой в дом отдыха. На две недели…

Вера Фаддеевна чуть заметно кивала и улыбалась одними губами. Глаза ее смотрели на Вадима строго и печально, не мигая.

— Я вспоминаю, Дима… — сказала она и снова закрыла глаза. — Когда ты был маленький и болел… ты часто болел… я сидела возле твоей кровати и рассказывала тебе всякие глупости. А ты слушал — и верил-успокаивался… Как это было давно! Теперь все наоборот… Как это незаметно и быстро, это… жизнь… — Она как будто засыпала и уже заговаривалась во сне. Вдруг ее тонкие костяные пальцы на секунду, но крепко сжали руку Вадима. — И я слушаю тебя — и тоже… верю, сынок! Конечно, я поправлюсь…

«Раковая опухоль, исходящая из эпителия бронхов, реже… реже из чего-то еще, — с отчаянием вспоминал Вадим. — Неуклонное прогрессирование и всегда летальный конец. Всегда летальный… навсегда…»

Ему стало вдруг душно, он судорожно вздохнул, но сейчас же стиснул зубы. И сильно зажмурил глаза. Прошло… Он поднялся и спросил:

— Ты поедешь в черном пальто?

— Да, возьми в шкафу.

Он снял с вешалки в шкафу черное пальто и положил на стул возле дверей.

Через полчаса он уже был в санитарной машине, в кабине шофера. Доктор Горн сидел сзади и всю дорогу разговаривал с мамой. Голос его гудел непрерывно и успокоительно. Туберкулезный институт помещался на тихой старинной улице за Садовым кольцом. Машина въехала во двор и остановилась перед подъездом с тускло освещенной вывеской: «Приемный покой». Санитары увели Веру Фаддеевну в этот подъезд, доктор Горн ушел с ними, а Вадим побежал в канцелярию оформлять документы. Через десять минут он вернулся в приемный покой. Дежурный врач, толстая черноволосая женщина в пенсне и с усиками над верхней губой, сказала ему строгим, мужским баритоном: