— У тебя ведь, поди, никого нет?

И она с довольной улыбкой позволяла за собой ухаживать.

Но вопреки всему в сердце Малыша Луи нет-нет да и появлялось неприятное ощущение униженности, в котором он не признался бы даже самому себе.

Он лукавил. Фасонил, форсил. Выставлял себя напоказ, ошарашивая рыбаков и местных мальчишек, и все же не мог забыть, что сдрейфил. И не потому, что должен был пойти в полицию и донести на Жэна. Откровенно говоря, об этом он ни на секунду всерьез не помышлял.

По многим причинам и потому еще, что так не поступают. Это не по правилам, да и без толку: такие, как Жэн, с которым заодно не только сутенеры Марселя, но даже полицейские и кое-кто из начальства, не замедлят отомстить за себя.

Нет! Вот что он должен был сделать и сделал бы, если бы оказался настоящим мужчиной: отправился бы в Марсель к Жэну, с независимым видом зашел бы в бар «Экспресс» и, глядя на Жэна в упор, спокойно, но грозно сказал: «А ну выкладывай, что и как». Одну руку он, ясное дело, держал бы в правом кармане пиджака, и от дула пистолета топорщилась бы материя.

Жэн, конечно, станет отшучиваться.

А те, за столиками, сразу унюхают, что здесь сводятся счеты между своими.

Одну за Луизу… Одну за старуху… Одну за…

Шесть патронов. Раз, два, три, четыре, пять, шесть…

Вся обойма выпущена через карман. Потом одним прыжком за дверь и мчаться во весь дух по улочкам и проулкам.

Но его не хватило на это. Все свелось к тому, что он пижонил перед здешними сопляками и обхаживал служанку, которая ухитрялась всегда с любезной улыбкой держать его на взводе, не подпуская к себе.

Луи беспрепятственно вручили письмо, адресованное Констанс Ропике, и при виде ее имени на конверте у него защемило сердце. В тени кофейни, откуда видны были площадь и желтая церковь, на него пахнуло Ниццей, душным воздухом квартиры, сонную жизнь которой нарушал доносившийся через оклеенную цветастыми обоями стену голос Нюты, в то время как в доме напротив старик с каменным лицом сосал всегда пустую трубку.

Луи стискивал зубы, испытывая жгучую ненависть к Жэну, еще более мучительную от сознания, что никогда не сможет ее утолить, никогда не осмелится — ведь они сильнее, и он их боится.

Каждое утро в десять, когда прибывал пароход, Малыш Луи завтракал на террасе кафе. Прервав завтрак, он небрежной походкой пересекал площадь и пристраивался к приезжим в очереди у газетного киоска.

Он неизменно покупал «Эклерер»: там печатались новости из Ниццы, но до сих пор не было ничего, что имело бы отношение к нему.

И вдруг… Надо же было случиться, чтобы якорь парохода случайно подцепил один из свертков!

Ну и что с того? Он знал наверняка, что труп никогда не удастся опознать, это просто невозможно. Лучше и не вспоминать об этом. Констанс мертва, значит, нужно выкинуть все из головы. Хотя… Когда он искал в комнате какой-нибудь тяжелый предмет и ему подвернулся утюг…

Мог ли он поступить иначе? Разве он не должен был пойти на все, раз уж попал в такой переплет? Неужто стоило дать себя по-дурацки арестовать за преступление, которого он не совершал, да еще мучиться от мысли, что тебя все равно засудят?

Нет, лучше об этом не думать. Такие воспоминания не шутка, это тебе не больной зуб, задевать который нарочно может только человек извращенный. А когда натворишь такого, так и сам диву даешься, как ты на это пошел.

Ему почти всегда удавалось отгонять от себя омерзительные картины. Легче, чем забыть Жэна и Луизу, от которой по-прежнему он не имел сведений. Должно быть, она снова вернулась в заведение.

Он прочитывал рубрику происшествий и допивал остывший кофе. Затем, насвистывая, шел одеваться, и весь день, один из прозрачных и теплых дней вселенной, сведенной к маленькому островку, пока принадлежал ему.

Малыш Луи не считал ни дней, ни часов, он забывал, что отпуск его не вечен, и с нетерпением ждал ста пятидесяти тысяч франков, которые позволят ему избрать жизнь, какую он захочет. А пока, не строя планов на будущее, он присаживался за столик, пропускал стаканчик-другой, присоединялся к игрокам, включал радиолу иди прогуливался по площади.

Как-то вечером он попытался войти в комнату к служанке; та не рассердилась, но и не впустила его. И Луи было обидно — главным образом оттого, что он потратил на нее пятьсот франков. В тот день он долго оставался на солнце и на следующее утро проснулся с сильной головной болью. У него не было дурных предчувствий.

Он не учел, что на видневшемся вдали материке газеты продавались с четырех утра. На остров их привозили неразобранными на белом пароходике, который неторопливо причаливал к берегу.

— Ну как, хорошо выспались? — лукаво спросила служанка.

Он нахмурился и отвернулся. Он смотрел на людей, только что сошедших с парохода, ожидая, пока продавец рассортирует газеты, и минут через пятнадцать прочел первую и вторую полосы «Эклерер», а затем дошел до рубрики происшествий в Ницце:

Почему Малыш Луи машинально подумал об утюге?

Он ведь мог вспомнить о чем угодно, только не об этой мелочи. Впрочем, ему не требовалось дочитывать статью, чтобы представить себе, какое место в ней отведено утюгу.

Но он же принял все возможные меры предосторожности.

Раз десять, перед тем как в шесть утра покинуть квартиру, он осмотрел все, чтобы удостовериться, что не осталось никаких следов. Часто впоследствии, восстанавливая в памяти мельчайшие подробности, он задавал себе один и тот же вопрос. И внезапно Луи вспомнил, что забыл утюг.

Утюг представился ему словно наяву, на нижней полке ночного столика, куда он его поставил, с тем чтобы потом унести. Это случилось в самый ужасный момент, когда Малыша Луи чуть не вырвало и ему пришлось подойти к окну, чтобы подышать свежим воздухом.

Он продолжал сидеть, держа в руке газету, не читая, смотрел на белые и черные строки, и внезапно перед ним снова появился утюг. А в это время за соседним столиком молодая женщина в шортах макала хлеб с маслом в чашку шоколада.

Самое занятное, что виноватой во всем оказалась Нюта. Как обычно, она вышла накануне из дому около одиннадцати утра. Минут тридцать спустя врач-швейцарец, живший через три двери от квартиры Нюты, позвал консьержку:

— Где-то утечка газа. Надо бы проверить.

Консьержка поднялась наверх, постучала в две-три квартиры. Несколько жильцов собралось в коридоре, и кто-то заметил:

— Скорее всего это у госпожи д'Орваль. Она все еще в отъезде?

— И вернется не раньше чем через месяц, а то и два, — ответила консьержка.

Пустячный случай, но от нечего делать жильцы не расходились.

— У вас нет второго ключа от квартиры?

— Нет, его забрал молодой человек.

— Понятно: секретарь, — съязвила толстая дама с вытравленными белыми волосами.

— Не позвать ли слесаря?

Но врач-швейцарец осмотрел замок:

— Погодите. Похож на мой… Я попробую, не подойдет ли мой ключ.

Ключ подошел. До тех пор никто не замечал, что у доброй дюжины дверей в доме одинаковые замки.

Несколько человек вошли в квартиру.

— Странный запах.

— Пахнет затхлостью, а не газом.

Они не упустили случая осмотреть всю квартиру.

— Вам не кажется, что она просторнее нашей? А я думал, что все квартиры здесь одинаковые.

— Не совсем. Из-за лоджий.

— Они спали в одной комнате?

— Да нет, за этой комнатой есть еще каморка.

Жильцы собрались уже выйти и искать утечку газа в другом месте, но консьержка задела ногой шнур и нагнулась. Это был шнур от электрического утюга. Она подняла утюг, чтобы поставить его на место.