— А я ничего и не говорю…

— Если бы и сказали, я все равно бы не обиделся.

Сколько дадите?

— Могу предложить триста франков.

— Значит, стоит тысячу.

— Может быть, если покупать. Но когда продаешь…

— Давайте!

— Наличными не имею права. Оставьте ваш адрес, и вам перешлют по почте. Так полагается.

Он подумал и сказал:

— Нет, так не пойдет.

Если бы ему дали эти триста франков здесь, на месте, он бы решился, но раз нужно ждать…

Самое забавное, что ему все время приходила на ум та смуглянка, которая, приоткрыв дверь, встретилась с ним взглядом. Нужно будет в ближайшее время рассмотреть ее поближе…

Ладно. Хватит шататься по городу. Он направился к вилле Карно и, добравшись до третьего этажа, увидел Констанс, которая дожидалась его у приоткрытой двери.

— Входи быстрее! А я уж думала, что ты не вернешься, — прошептала она. — Где ты пропадал так долго?

Констанс успела переодеться. Теперь на ней был лиловый пеньюар, отороченный белым пухом, что придавало ей отдаленное сходство с епископом.

— Ты где-нибудь поел?

— Черт возьми, а как же!

— А я тебе здесь приготовила.

Она и вправду все приготовила. На лампы были надеты шелковые абажуры, на круглом столике его дожидался ужин — холодный цыпленок, салат, половина лангуста, бутылка вина.

— Ты в самом деле не голоден?

Она улыбнулась, все еще надеясь увидеть жест благодарности или умиления.

Но он, бог весть с чего, захандрил и только пробурчал:

— А чем занимается твой кормилец?

— Мой?..

— Да, тот старик, что на портрете.

— Я же тебе говорила: он на дипломатической службе.

Малыш Луи не прочь был разузнать поточнее, но в эту минуту он уже открыл дверь своей комнаты, где произвели генеральную уборку и даже поставили на стол цветы.

— Спать охота, — сказал он, стоя на пороге.

— Уже?

— Да. Кстати, мне нужен ключ от квартиры.

— Я закажу второй.

— Хорошо. Спокойной ночи.

Он обернулся, подумал и задал вопрос, который пришел ему в голову:

— Интересно, сколько стоила зажигалка?

— Не знаю. Мне ее подарили.

— Кто? Тот, что на портрете?

Почему это ее смутило?

— Вернее…

— Так все-таки тебе ее подарили или ты сама купила?

— Я ее купила, когда однажды выиграла в казино.

— А ты играешь?

— Немного… То есть почти каждый вечер…

— Сколько?

— Что сколько?

— Сколько ты за нее заплатила?

— Тысячу четыреста франков. Она стоила полторы, но я поторговалась.

Тут он внезапно отрезал:

— Спокойной ночи!

И, не глядя на нее, закрыл дверь, уселся на железную кровать и стал снимать туфли.

Он прекрасно знал, что она здесь, стоит за дверью, прислушиваясь к малейшему шороху, надеясь, что он передумает, но слишком многое было ему здесь не по душе, и он, сердитый, предпочел лечь, погасил свет и долго не закрывал глаза, рассматривая тени двух толстых ступней на яркой полоске, просачивавшейся из-под двери.

Когда он вышел из автобуса на Рыночной площади в Йере, с виду это был прежний Малыш Луи — в той же белой кепке, в тех же узконосых туфлях, которые, казалось, едва касаются земли. С обычным для него позерством он окидывал людей небрежным взглядом. Так смотрит кинозвезда на толпу, встречающую ее восторженными взглядами.

Проходя мимо пивной, он заметил там за круглым столиком двух парней, с которыми был немного знаком, но не остановился, а только помахал им рукой и пошел дальше, по направлению к улице Рампар.

Было два часа дня. Улица, мощенная крупным булыжником, тянулась в гору. Нещадно палило солнце, и Малыш Луи, который не выносил пота, через каждые несколько шагов останавливался. Прохожие теперь попадались все реже, и он уже не старался согнать с лица суровое, недоверчивое, быть может, даже тревожное выражение.

Прежде всего, почему Луиза целую неделю не отвечала на его письмо? Кроме того, почему в газете «Пти Марсейе» не появилось условленного объявления: «Продаются красивые голуби. Обращаться…»?

Потеряв терпение, он однажды утром позвонил Луизе: в это время она спит и ее можно застать дома. Ему пришлось долго ждать, наконец она сняла трубку, и он с трудом узнал ее голос:

— Это ты?.. Какой ты неосторожный! Я тебе напишу.

Больше она ничего не сказала, но через несколько дней он получил от нее письмо:

На улице Рампар вообще не было прохожих. В тени мастерской с синими стеклами что-то строгал столяр.

Наконец Малыш Луи подошел к большому дому на углу, ставни в доме были закрыты.

Город здесь уже кончался. Палисадники были окружены старыми каменными стенками, а метрах в двухстах уже начинались поля.

Малыш Луи увидел трех женщин, лежащих в шезлонгах. Четвертая сидела на пороге. Был час отдыха, сиеста.

Из-под их пестрых пеньюаров выглядывали голые ляжки и кружевные сорочки — профессиональная примета. Чуть дальше на тротуаре играли дети.

Четыре женщины разом оглядели Малыша Луи; та, что сидела на пороге, вскочила и сказала:

— Ты что, разве не получил от меня письма?

Он пожал плечами, не вынимая рук из карманов и сигареты изо рта, не поздоровался, хотя был знаком со всеми присутствующими, и приказал:

— Пошли!

Он увлек ее в полутемную залу, где возвышалось огромное механическое пианино и где играла в куклы шестилетняя девочка, дочь хозяйки.

— Сядь!

— Да что с тобой? — Луиза прикрыла бледно-голубую рубашку полами пеньюара.

Это была брюнетка с очень светлой, тонкой и гладкой кожей, покрытой легким пушком. Она села за столик, а Малыш Луи поместился напротив нее.

— Я же тебе писала, чтобы ты не приезжая.

— Писала.

Он не улыбался и даже не пробовал пустить в ход свое обаяние. Напротив, глядел на Луизу сурово и упорно молчал, дожидаясь, чтобы она смутилась.

Так и вышло. Она попыталась улыбнуться и снова спросила:

— Да что с тобой?

Они сидели у открытого окна. Шторы были опущены, но все-таки пропускали свежий воздух и свет. Девочка время от времени бросала игру и внимательно разглядывала обоих.

— Объяснений — вот чего я от тебя жду.

— Я же тебе писала: приезжал Жэн.

— Ну и что?

— Он в ярости.

Из-под пеньюара снова показалось голубое кружево, выделявшееся на матовой коже молодой женщины, от волос ее приятно пахло вербеной.

— С чего бы это?

— Говорят, ты натворил много глупостей. Прежде всего, после окончания дела оставался в Лаванду и там выпендривался, а потом нахально держался с комиссаром Баттисти. Он считает, что самая пора упрятать тебя за решетку.

— А еще в чем я виноват?

— А еще ты наговорил лишнего. По словам Жэна, иначе быть не может… Позавчера полиция устроила облаву в баре «Экспресс» и все там перерыла.

Он вздрогнул от волнения, но постарался не выказать своих чувств.

— Баттисти признал, что был донос. Вроде бы хозяин казино, возле мола в Ницце, посоветовал хорошенько пошарить в районе бара «Экспресс».

— Что-нибудь нашли?

— Нет. Но все равно Жэн, Чарли и Лионец на тебя обозлились. Это правда, что ты проболтался?

Он грубо оборвал ее:

— Будь любезна, не суйся не в свое дело.

Луи был скорее унижен, чем рассержен. Он понял, что произошло. Однажды вечером, просмотрев газету «Эклерер», он сказал Констанс — просто так, чтобы показать, что все знает:

— Как подумаешь, что денежки спокойно лежат в маленьком баре у старого порта в Марселе…

Он не помнил, упомянул ли название бара, но очень может быть, что и упомянул. А Констанс, проводившая почти все вечера за рулеткой, возможно, сказала хозяину казино, чтобы его удивить:

— Поискали бы хорошенько в старом порту в Марселе!