Так. Выходит, все сфабриковано. Луи давно это подозревал, а теперь уж никаких сомнений. Он даже не обернулся, чтобы посмотреть вслед Луизе, которая шла мелкими шажками, подражая приличным барышням.

— Финиш? — спросил Малыш Луи пренебрежительно. — Мне тоже подписывать?

Следователь побагровел и воскликнул:

— Только один человек вправе задавать здесь вопросы! Это я!

— Тогда вы могли бы спросить меня, убил ли я Констанс, потому как я не убивал ее, а вы все время тычете пальцем в небо.

— Молчать!

— Дадут ли мне наконец говорить? В тюрьме держат, а до сих пор сказать не могут, в чем обвиняют.

Следователь стукнул кулаком по столу. Вмешался адвокат:

— Господин следователь, нельзя ли в самом деле спросить моего подзащитного, он ли…

— Простите, мэтр, на суде вы будете спрашивать все, что пожелаете. Здесь же дознание производится мною, и я намерен вести его по своему усмотрению, не обращая внимания на неподобающее поведение этого субъекта.

Луи расхохотался. Он снова сел, всем своим видом говоря: мели сколько влезет, у тебя одна забота — тянуть волынку. В наказание его промытарили еще полчаса:

Моннервиль пошел выпить стакан воды и был перехвачен журналистом.

Тем временем в маленьком баре, неподалеку от Дворца правосудия, Луиза Мадзони встретила Жэна и Чарли, которые поджидали ее и сразу увезли на машине.

Вернувшись, следователь с достоинством произнес:

— Смею надеяться, вы дадите мне закончить допрос как положено. Нам предстоит еще очная ставка обвиняемого с двумя свидетелями. Сначала Лаура Монески, девица легкого поведения из Ментоны, которая двадцать четвертого августа по настоянию Луи Берта отправилась с ним на почту, где с помощью удостоверения личности покойной…

На этот раз адвокат посмел вмешаться и мягко заметил:

— Простите, но еще не доказано, что Констанс умерла, и до сих пор, господин следователь, мы не располагаем свидетельством о ее смерти.

Луи с иронией глянул на молодого человека, у которого не нашлось других возражений.

Ввели девицу Монески. В отличие от Луизы, она вырядилась в ярко-фиолетовый костюм. Толстая и добродушная, Лаура Монески сюсюкала и пускалась в подробности.

— Как увидела я в номере, что он не раздевается, так сразу спросила, зачем пришел. А он мне говорит, что ему охота поболтать со мной. А потом спросил, не хочу ли я заработать пятьсот франков. Если по-честному, говорю, то почему бы нет. И тут он мне поклялся жизнью своей матери.

— Простите, — прервал ее следователь.

— Да правда же! Он поклялся, и я не могла не поверить. У меня дочурка в пансионе в Пьемонте. О ней я и подумала, когда соглашалась.

— Луи Берт, вы признаете эти факты?

— Верно, она помогла мне получить перевод на десять тысяч франков, но я не убивал Констанс Ропике.

— Подпишите, мадмуазель. Вы свободны.

— Так, значит, это не правда?

— О чем вы?

— Мне сказали, что меня засудят, потому как…

— Ваша невиновность установлена. Подпишите еще здесь своим именем. Благодарю.

— Значит, мне можно ехать в Ментону? Потому как надо вам сказать…

— Можете ехать в Ментону. Конвоир, проводите свидетельницу и пригласите мадмуазель.., погодите…

Он поискал имя в своих папках.

— Мадмуазель Нюту Ропичек. Передайте остальным ожидающим свидетелям, что сегодня я их не приму и вызову в ближайшие дни.

Уже по тому, как она вошла, легко было догадаться, что Нюта долго ожидала в приемной и что ей не терпелось встретиться с Луи, поговорить с ним, узнать правду.

На мгновение она задержалась в дверях, увидав, как он изменился: обрюзгший, небритый, в рубашке без воротничка — словом, другой человек. Услышав фамилию девушки, Луи сделался еще угрюмей.

Она пришла с воли, принесла с собой запах улицы, как напоминание о движении трамваев, машин, о толпе, проходящей через перекрестки. На воле было прохладно — уже наступила осень, и Нюта была такая чистая, такая непосредственная. Она решительно приблизилась к арестованному:

— Мсье Луи, я должна сказать вам…

Моннервиль тут же призвал ее к порядку, постучав линейкой по столу:

— Пожалуйста, мадмуазель, я попросил бы вас повернуться ко мне и не обращаться к обвиняемому.

— Но почему вы…

— Будете отвечать, когда я задам вопрос, Следователь, который так благосклонно отнесся к болтливой девице из Ментоны, инстинктивно взъелся на эту взволнованную девочку.

— В полиции вы показали…

— Господин следователь, клянусь вам…

— Спокойней! Вы показали в полиции, что встретили Луи Берта во вторник, двадцать третьего августа, немногим раньше полудня. Он нес большой чемодан и смутился, когда увидел вас.

Пальчики Нюты вздрагивали от нетерпения. Губы раскрылись, она попыталась заговорить:

— Но меня спрашивали…

— Неважно, о чем вас спрашивали. Подтверждаете ли вы свои слова? Вы встретили его двадцать третьего августа?

— Не помню.

И она посмотрела на Луи, как бы прося у него совета, — Прошу вас, подумайте и отдайте себе отчет в важности того, что вы сейчас говорите. Не забывайте, речь идет об убийстве. Есть жертва. Ваши показания…

— Ничего не помню.

— Однако инспектору вы отвечали более определенно.

— Он сам задавал вопросы и сам на них отвечал.

— Вы показали, что в ночь с двадцатого на двадцать первое августа слышали, как ссорились в квартире, занимаемой госпожой Ропике и ее любовником.

Удивленный Луи встрепенулся. Теперь все даты восстановились в памяти. А упомянутая ночь была именно той, которую он провел в Тулоне, в баре сестры.

— Признаете ли вы ваши прежние показания?

— Нет.

— Мадмуазель, еще раз настоятельно прошу подумать о том, что вы делаете.

— Полицейский спросил меня, слышала ли я шум. Но он задавал столько вопросов, что под конец я совсем сбилась с толку.

Каждый раз она поворачивалась к Луи, стараясь уловить малейший знак одобрения.

— Тогда я спрошу вас о другом. Убеждены ли вы, что ваши отношения с обвиняемым были чисто соседские?

Луи презрительно хмыкнул. А Нюта изумленно раскрыла глаза и, когда до нее дошел смысл вопроса, чуть не разрыдалась.

— Скажите, вы живете в Ницце одна, без всякого присмотра? С вами нет никого, кто мог бы следить за вашим поведением? Верно ли, что ваша матушка именно теперь путешествует по Америке? — И, не давая ей времени опомниться, следователь добавил:

— Я вас вызову позже, когда вы образумитесь.

Малыш Луи начал прямо-таки восхищаться следователем. Изо дня в день досье росло и пухло, обогащаясь мельчайшими подробностями. Внезапно появились люди, о существовании которых Луи давно позабыл. Их выуживали бог весть где ради сущей ерунды, еще одного незначительного штриха в портрете обвиняемого, чтобы кто-нибудь из них показал: «Он ушел в субботу вечером, не заплатив по счету».

Такое заявление сделал хозяин одного бистро, которого ради этого привезли из Авиньона, хотя счет был всего на 42 или 43 франка!

Почти ежедневно тюремная машина с постоянно меняющимися конвоирами приезжала за Луи, в тюрьму.

Теперь его не сразу вводили в кабинет следователя. Рядом с кабинетом была плохо освещенная комнатушка, бывшая гардеробная. Там он просиживал на скамье несколько минут, а иногда и битый час. Потом открывалась дверь, его вталкивали в кабинет, и он замечал на стуле какой-нибудь новый призрак: кондуктора автобуса, официанта из Прадс, клиента, с которым он играл в белот у своего зятя.

— Это он? — спрашивал Моннервиль, указывая на стоявшего Луи.

— Да, он. Может, тогда был чуть худее, но это точно он.

И Луи снова уводили за кулисы: ему ведь досталась роль статиста. Он мог лишь догадываться, что еще наклепает на него тот или иной человек, вызванный в качестве свидетеля.

Так, однажды он очутился лицом к лицу со своим бывшим фельдфебелем, который стал теперь крупье в Жюан-ле-Пене. В другой раз это были неизвестные ему мужчина и женщина, крестьяне, которых он тщетно пытался вспомнить. Он не знал, что в пруду в То, возле Сета, выловили человеческую ногу. И вот этим двум честным людям — лавочнику и его супруге — показалось, что они по фотографии, напечатанной в газете, узнали в Луи клиента, который в один из вечеров зашел к ним в лавочку с большим свертком и выглядел как-то чудно. о Газеты посвятили этому сообщению целые колонки.