Жанна была потрясена откровенностью вдовы. Она никогда не задумывалась о старости. Гнала от себя эти мысли. И все же однажды Жак станет похож на своего отца Исидора. А она превратится в старуху.

– Отец Мартино уверяет, что долгая жизнь – милость Господня. А я думаю, что Господь – старый человек, который ищет себе компанию.

Жанна невольно рассмеялась.

– Смейтесь, смейтесь, – сказала госпожа Контривель. – Смех – единственное настоящее вино.

Тут она вспомнила о правилах гостеприимства и протянула Жанне стакан ипокраса[16].

– Я часто спрашиваю себя, может, мне было бы сейчас не так тоскливо, если бы я в юности не избегала галантных похождений. Я получила бы удовольствие и сохранила бы приятные воспоминания. Я богата, но вспомнить могу только бесконечные обязанности, которые исполняла скрепя сердце. А деньги… Как вы думаете, что мне с ними делать, в моем-то возрасте?

Жанна обуяло веселье. Совсем не так представляла она себе визит с выражениями соболезнования.

– Я отдала сыну его долю наследства, чтобы мне не казалось, будто он с женой и детьми приходит ко мне, только желая посмотреть, когда же я отправлюсь на кладбище.

Жанна слушала с изумлением.

– Когда сажаешь капусту, – продолжала госпожа Контривель, – получаешь кочаны, похожие один на другой и все съедобные. Но когда рожаешь детей, никогда не знаешь, что из них выйдет. Если они выживают после крупа и всех лихорадок, от третичной до не знаю какой, ты спрашиваешь себя, не станет ли девочка блудницей, а мальчик – грабителем. А в один прекрасный день ловишь на себе косой взгляд и понимаешь, что они тебе совершенно чужие люди.

Жанна подумала о Дени. Черт возьми, это действительно так, разве могла она догадаться, что он станет мерзавцем!

– Я наблюдю за вами с тех пор, как вы появились в этом доме, – продолжала госпожа Контривель. – В нашем квартале вашу историю знают. Ну, знают то, что можно знать. Я хотела бы иметь такую дочь, как вы. Любая другая на вашем месте кончила бы в нищете. Или умерла. Но нет, вы упорно трудились, и теперь у вас твердое положение. Вы проявили мужество. Наверняка таким же мужеством обладала другая Жанна, которая встряхнула нашего короля и убедила его, что он не жалкая пища для собак, как пыталась внушить ему блудница мать. В нашем квартале все еще рассказывают, как вы отделали тех троих головорезов год назад.

Ее было не остановить. Похоже, она наливалась вином с самого утра.

– Вы привлекли внимание фаворитки короля, Агнессы Сорель, затем самого короля, потом и других влиятельных людей, потому что в сердце вашем горит огонь, а подобные вещи всегда чувствуются, доченька. Карл совсем не глуп. У него нюх старой крысы. Он подарил вам дом на улице Бюшри. Наверное, он еще кое-что вам дал, но этого я не знаю и не мое это дело. Вы заседаете в городском совете. Это не пустяк, малышка. Я никогда не была советницей, а ведь я женщина не бедная.

Итак, о ней известно все. Это не стало для Жанны открытием, она знала об этом от Сибуле, но все-таки каждый раз удивлялась.

Она уже спрашивала себя, куда клонит госпожа Контривель, если, конечно, та вообще куда бы то ни было клонила.

. – Ладно, – сказала вдова суконщика, – я сделаю вам подарок. Предлагаю купить суконную мануфактуру в Лионе. Это моя часть наследства. Вы хотели вложить капитал в выгодное дело. Вот и вложите в сукно. Мой бедный Эдуар говорил вам: на пирожках вы состояние не сколотите, здесь нужен товар долгосрочный. Вам придется ездить по ярмаркам. Но сукно там будет стоить вдвое дороже, чем на самой мануфактуре, потому что можно отказаться от обеда и обойтись куском черствого хлеба, но голым ходить не будет никто. А уж богачи точно больше тратятся на сукно, чем на хлеб, потому что им нужно хорошо выглядеть.

– Но разве это не должны унаследовать ваши дети?

– У них есть другие мануфактуры, с них хватит. Жанна посмотрела на нее вопросительно. Госпожа Контривель улыбнулась и вновь наполнила стаканы.

– Если бы они не приходили ко мне только с разговорами о деньгах, как бы что выторговать для себя, я бы решила иначе. А вы приглашали меня на ужин, ничего взамен не ожидая, просто так, ради удовольствия. Так вот, я предлагаю вам суконную мануфактуру в Лионе за полцены, за тридцать тысяч ливров. Вы, по крайней мере, будете вспоминать обо мне, когда меня не станет. И придете на мою могилу, я уверена.

Жанну потрясло звучавшее в этих словах одиночество.

– Потому что вы не забываете об умерших, я знаю. Вас часто видят у могилы вашего первого мужа.

– Вы меня опечалили, – сказала Жанна, помолчав. – Я не знала, что вам так тяжело… Я приглашала вас по дружбе, потому что вы были внимательны ко мне… С того дня, как вы дали мне этот отвар, когда у меня были приступы дурноты…

Госпожа Контривель наклонилась и похлопала гостью по коленке:

– Знаете, Жанна, большей частью все важное совершается в молчании. Вот, я все сказала. Посоветуйтесь с мужем и дайте мне знать о вашем решении.

Вот она опять, двойственная природа вещей: женщина, от которой Жанна никогда не ждала ничего, вдруг одарила ее по-царски только за то, что к ней отнеслись по-дружески.

Жак поехал в Лион, чтобы оценить суконную мануфактуру. Вернулся ошеломленный. – Эта женщина делает нам поистине королевский подарок. Мануфактура по-настоящему стоит шестьдесят тысяч ливров!

Он поспешил нанести визит госпоже Контривель. Та встретила его прищурившись.

– Вы выглядите прямо как волхв, – сказала она.

– А вы сами разве не царица Савская? – парировал он. После полудня они пошли к нотариусу.

Так госпожа Контривель вошла в их семью.

Почти каждый вечер она ужинала на улице Бюшри, и в доме ей отвели комнату. Она давала Жаку множество советов относительно тонкостей ремесла, включая сведения о рынках, где совершались самые выгодные сделки: ярмарки в Лионе, в Шалон-сюр-Сон и в Дижоне.

Франсуа и Жозеф вернулись из Орлеана.

Жанна вопросительно посмотрела на сына.

Чему он научился? Переводить с греческого и латинского сообщил он. Он учился фехтовать, петь и играть на виоле. Наставники были добры, пища скудна. Завел ли он друзей? Да, во время стрельбы из лука. Он оказался лучшим в классе, хотя был самым младшим.

Она осведомилась об однокашниках: дети аристократов и богатых горожан.

А Жозеф на расспросы Жака и Анжелы отвечал шутливо:

– Чему я научился? По правде говоря, ничему, если не считать греческого и латыни. Христианские школы ничуть не лучше еврейских. Везде толкут воду в ступе. По философии вдалбливают какие-то постулаты, нарочно забывая сказать, что все они созданы человеческим разумом. Уверяют, будто само понятие Бога является доказательством его существования: Si Deus est Deus, Deus est[17]. Но, допустим, я измыслю женское божество – как с этим быть? Si Dea est Dea, Dea est[18]. Ax нет, я кончу на костре!

Анжела корчилась от смеха, а Жанна с тревогой слушала этого юношу, которого находила опасно одаренным.

– Надеюсь, ты держишь язык за зубами, – заметил Жак.

– Ах нет, дорогой брат, держу я разум и приучаю язык точно повторять все глупости, какие слышу. Ты послал меня маскироваться в коллеж францисканцев, чтобы я чувствовал себя уверенно в христианском мире. Как младший брат, признательный и послушный, я подчинился твоему желанию cum propria ratione creata[19]. В доме отца я был лицемером смиренным, здесь я лицемер честолюбивый.

– Куда тебя это заведет? – спросил восхищенный Жак.

– На престол святого Петра или в ад. Ты даешь мне инструменты власти, следовательно, когда-нибудь я должен буду пустить их в ход.

В июле жара стала удушающей.

Зной взывал к грозам, как больной в горячке жаждет пропотеть. Но стоило грозе прогреметь, как парижане вновь начинали хватать ртом воздух. Гийоме придумал охлаждать несколько фляг с вином в колодце – покупатели повалили валом.