Он осторожно, словно лежал на груде битого стекла, повернул голову. И прошептал:
– Спасибо.
Ричард выглядел таким слабым и измученным, что я никак не могла разобраться в своих чувствах к нему. Поэтому нарочито грубо ответила:
– Спи давай. Я скоро.
В аптеке оказалась до жути длинная очередь. Торопясь обратно, я понимала, что голова у Ричарда уже не просто болит, – ее ломит на части. Мне посчастливилось найти на кухне чистый стакан, и я, наполнив его ледяной водой, нерешительно затопталась перед дверью спальни, не зная, зайти ли сразу или сначала постучать, рискуя разбудить Ричарда. И это было странно, потому что, несмотря на расставание, я по-прежнему чувствовала себя здесь как дома. Я медленно потянула дверь, которую сама закрыла перед отъездом, чтобы ему не мешал свет из коридора. Ричард и правда спал. Сброшенное одеяло сбилось под ногами в тугой комок. Футболку он снял, и она мокрой тряпкой валялась на полу, а Ричард, весь в поту, сжался в клубок на кровати. Что лучше: не мешать ему или разбудить и заставить принять лекарство? Ричард страдальчески сморщился и заметался, так что я решила в пользу таблеток.
– Ричард, я вернулась.
Он не ответил, но, судя по приподнятым бровям, услышал мой голос.
– Ричард, открой глаза. Вот, выпей. – Я вложила две таблетки ему в руку. – Он не шелохнулся. – Ричард, это я. Слышишь? Вставай, надо принять таблетки.
Глаза он не открывал, однако изменился в лице и что-то произнес – может быть, даже мое имя, только во рту у него пересохло, поэтому вышло лишь неразборчивое бормотание. Положив таблетки на столик, я села на кровать. Что делать? Не бросать же его в таком состоянии?
Я подсунула руку под неприятно взмокший затылок и приподняла Ричарду голову. Взяла с тумбочки таблетки и запихнула ему в рот. Губы под пальцами были горячими и сухими. Я столько раз прикасалась к ним или чувствовала на своем теле – не счесть, но сегодня это почему-то казалось неправильным. Слишком многое нас теперь разделяло. Я поднесла к его рту стакан воды.
– Ричард, пей.
В полудреме он подчинился. Убедившись, что он благополучно проглотил таблетки, я опять наклонила стакан.
– Еще.
Он послушно сделал пару глотков. И вдруг поднял руку и положил поверх моей ладони. От неожиданности я чуть не облила его холодной водой. Хотя это был бы прекрасный способ его разбудить. Пальцы медленно вырисовывали круги по моей коже. Ричард спал; он не понимал, что делает. По крайней мере, я себя в этом убеждала, пытаясь потихоньку вывернуться из его хватки.
– Эмма, не уходи, – невнятно, во сне, прошептал он.
Я опустила наши сплетенные руки ему на грудь. Ричард расслабился, и я осторожно выпуталась, стараясь его не разбудить. А потом долго стояла, поглаживая его кожу кончиками пальцев.
– Тихо, – шептала я, словно убаюкивая ребенка. – Спи.
Он послушался.
А я прошлась по квартире, собирая свои вещи. Методично, комната за комнатой, уничтожила все следы пребывания здесь в течение целого года. Потом, когда осталось лишь забрать одежду из спальни, принялась за уборку, внушая себе, что мне нет никакого дела ни до этого дома, ни до его обитателя. Наконец кухонные шкафы заблестели от чистоты, а в своем углу тихо заурчала посудомоечная машина. Тени за окном постепенно удлинялись, и больше не было причин оставаться.
Из спальни до сих пор не доносилось ни звука, и я рискнула подойти к шкафу, чтобы забрать последние вещи. На цыпочках пробралась в темную комнату и в слабом свете, проникающем из коридора, принялась снимать одежду с вешалок. На очереди был ящик комода, где хранилась небольшая коллекция белья.
За спиной вспыхнул ночник, и я от испуга чуть не выронила тяжелую коробку. Ричард приподнялся на локте, опираясь о подушку. И давно он не спит и наблюдает за мной?
– Ты как? – поинтересовалась я.
Он провел рукой, взлохмачивая и без того растрепанные волосы.
– Лучше, – ответил он, переводя взгляд на большую раздувшуюся от вещей коробку. – Хотя нет… хуже.
Не стоит прикидываться дурочкой и делать вид, что не понимаю.
– Я сделала сэндвичи, а в кувшине свежая вода, – кивнула я в сторону подноса на тумбочке.
– Мне показалось… – начал было Ричард.
– Нет, – перебила я. – Ничего не изменилось.
– Но ты осталась.
– Решила дождаться, когда ты проснешься. Я уже ухожу. – В подтверждение слов я развернулась к двери.
– Это все из-за того американца…
Я устало выдохнула.
– Он здесь ни при чем.
– Эмма, я ведь тебе небезразличен. Признай.
Я печально смотрела на него. Может, мигрень и прошла, но выглядел Ричард, мягко говоря, не очень. Однако нельзя, чтобы он счел обычный приступ человеколюбия проявлением страсти.
– Этого мало, Ричард. Этого мало.
Он буравил взглядом коробку с вещами.
– Ты и правда уходишь насовсем?
Почему-то глаза защипало от слез.
– Да, Ричард.
Он отвернулся. Наверное, мы оба были рады, что в слабом свете ночника не разобрать лиц.
– Выходит, я все это время обманывался? Думал, если докажу тебе, как я жалею о случившемся, если покажу, как сильно люблю, ты дашь еще один шанс…
Мы так часто это обсуждали, что слова уже закончились. Я молча направилась к выходу, но на пороге спальни замерла.
– Если честно, не знаю. Может быть, я тебя и простила, если бы не авария, – призналась я, к своему собственному удивлению. – Теперь мне никогда не забыть, что ты отнял. – Судя по растерянному взгляду, он не понимал. – Эми, – пояснила я. – Вздрогнув, он судорожно сглотнул. – Получается, ты отнял у меня Эми. Отнял добрую память о ней. – По щекам потекли слезы. – Я должна скорбеть о лучшей подруге, а из-за тебя, из-за того, что ты сделал, не могу! Всякий раз, когда думаю о ней, представляю вас двоих вместе в постели. – Я дрожала, сдерживая рыдания. Ричард молча сидел, ошарашенный моей тирадой. – Из-за тебя я не могу оплакивать ее или просто вспоминать о ней без злости. Я чувствую, что меня предали! И никогда тебе этого не прощу!
Кажется, сегодня нам удалось поставить точку. И вот я еду домой, коробка с вещами покачивается и гремит на пассажирском сиденье, а я обдумываю слова Ричарда, которые он вроде бы искренне сказал напоследок:
– Эмма, я больше не буду на тебя давить. Не буду пытаться вернуть тебя или навязывать свое общество…
Я кивнула, чувствуя облегчение, словно с плеч свалился тяжкий груз, а еще, как ни странно, панику оттого, что очередная страница моей жизни перевернута, и уже ничего не исправить.
– Но знай, – добавил он. – Если ты передумаешь – а ты обязательно передумаешь, – я буду тебя ждать.
Родители, к счастью, куда-то уехали, и мне не пришлось объяснять, что такое я заношу в дом. Я быстро рассовала вещи по своим местам и, закрывая двери шкафа, зацепилась взглядом за обувную коробку в дальнем углу. Оставалось одно незавершенное дело.
Устроившись на ковре, я распустила удерживающую крышку резинку. Оно лежало сверху. Ждало меня. Тогда было слишком рано, я не была готова. А сейчас – в самый раз.
Облокотившись спиной о кровать, я вытащила белый продолговатый конверт. Дрожащими пальцами надорвала край. Пора дать ей последнее слово. Пора прочитать письмо Эми.
Здравствуй, Эмма!
Нет, это звучит странно, как-то пафосно и официозно, согласись? Впрочем, вся эта ситуация очень странная. Я пишу письмо, хотя никогда не осмелюсь тебе его отдать. Наверное, я чокнулась. В любом случае ты все равно не станешь его читать. Ты даже говорить об этом не хочешь, а я беру и пишу черным по белому (точнее, синим по белому, потому что черной ручки у меня нет).
Но мне надо выговориться, выплеснуть все хотя бы на бумагу, и тогда, может, я смогу избавиться от этих мыслей (а заодно и от письма) и жить дальше.
Не знаю, как тебе это удается. Правда, не знаю. Ты обнимаешь меня при встрече, улыбаешься, а я ищу на твоем лице намек, хоть самый малюсенький, что ты при этом чувствуешь. И ничего не вижу. Или ты величайшая актриса в мире («…и «Оскар» достается Эмме Маршалл!»), или (что скорее всего) ты самая лучшая, самая добрая, самая чудесная на свете. Ангел… Нет, святая! В общем, какое-то неземное создание! Любой другой на твоем месте:
а) закидал бы меня камнями на центральной площади;
б) нанял бы киллера;
в) (наихудший вариант) навсегда отвернулся бы от меня и не разговаривал до конца дней.
Но только не ты!
А ведь любое наказание из этого списка было бы заслуженным. Да все сразу! И многие другие. Ты не думай, я понимаю, что натворила. Не знаю, почему ты меня не ненавидишь. Я самой себе противна. Мне нет места среди порядочных людей. Порядочные люди знают, что можно делать, а что нельзя. Они знают, что никогда, ни в коем случае, ни при каких условиях нельзя спать с женихом лучшей подруги. Ну да, тогда он женихом еще не был, но это пустые формальности. То, что я сделала, ужасно. Мерзко. Я отвратительная и гадкая, и единственное мое достоинство – это дружба с замечательной девушкой, которая оказалась настолько благородна, что простила мне самую большую и глупую ошибку за всю мою несуразную жизнь. Ты позволила и дальше называться твоим другом (хотя я этого совершенно недостойна), а взамен попросила лишь никогда не упоминать о случившемся. И я буду уважать это твое решение. Наверное, лучше и впрямь обо всем забыть.
У тебя, кажется, получается, потому что между вами с Ричардом все отлично, по крайней мере, внешне. И слава богу. Я очень, очень за вас рада. Правда. Я рада, что у вас все хорошо и что вы получите свое «долго и счастливо». Вы это заслужили. Оба. Ведь когда ты вернулась, счастливой ты не выглядела. (Не то чтобы меня это оправдывало, нет.) Знаю, тебе было непросто отказаться от карьеры, сменить столичную жизнь на эту дыру, чтобы заботиться о родителях. Кстати, еще один пример, насколько ты хорошая. Я бы хотела думать, что для своих родителей сделаю то же самое, но, если честно (а я обещала себе, что в этом письме врать не стану), кажется, вряд ли смогу.
Последнее время я все чаще замечаю на твоем лице что-то такое… замешательство, что ли? Кэролайн считает, это предсвадебный испуг, а я так не думаю. И может быть, я когда-то сочла это признаком, что ты сомневаешься в Ричарде, что не уверена в своем выборе. Неужели я была такая глупая? Пожалуй, да. Но из всей этой ужасной ситуации я вынесла одно: если кого-то любишь по-настоящему (как ты – Ричарда… ну и меня), то простишь любое предательство.
Ричард должен был рассказать тебе все о той ночи. И ты наверняка знаешь, что это получилось спонтанно, что мы ничего не планировали. И вовсе этого не хотели.
Ну вот! Я обещала, что не буду лгать, а сама соврала! Позволь уточнить. Ричард ничего не планировал и не хотел. На Библии клянусь. А вот я… знаешь, было время, когда ты жила далеко, и мы потеряли с тобой связь… И я стала задумываться… что я и Ричард… что мы могли бы… Ну, ты поняла. Но так думала я одна, потому что, как всегда, думала не головой. Ричард проявлял ко мне интерес только в моем больном воображении. Короче, я жила бредовыми фантазиями. Хотя сама знала правду: все это время Ричард любил тебя одну.
Представляешь, он тогда плакал. В ту ночь. Когда мы поняли, что натворили… потом он разрыдался. Кто бы мог подумать, что я так плоха в постели? Прости. Тупая шутка. Никогда прежде не видела, чтобы мужчина плакал. Чтобы он так мучился от вины и стыда.
Я совершила в жизни немало глупых, безответственных и необдуманных поступков (не буду перечислять – ты и сама не раз была свидетелем). Но этот… Это даже не ошибка, это грех, преступление, предательство… И если мы доживем до седых волос и будем сидеть в наших креслах-качалках на веранде дома престарелых, – я и тогда не пойму, как тебе удалось нас простить.
Эмма, я люблю тебя. Всем сердцем. Прости, что по дурости чуть не разрушила нашу дружбу. И спасибо, что ты ее спасла. Клянусь, больше никогда в жизни, ни за что не причиню тебе боли. Обещаю.
