В поезде Николай Иванович грузит меня рассказами из своей послевоенной жизни. Как их с женой мотало по гарнизонам, как при одном из полётов ему пришлось садиться на вынужденную, и они чуть не сгорели вместе с машиной и остальным экипажем.

     - Боря, - вдруг меняет тему бывший лётчик, - а тебе отец не рассказывал, чего он в авиацию не вернулся. Ну, уволили из ВВС, пошёл бы метеорологом на любой аэродром для начала, а там, глядишь, и снова в небо?

     - Нет, он ничего про ту жизнь не рассказывал. Не знаю, может слишком гордый был. Вот я, когда слушаю его рассказы о том, как он хорошо учился везде, где приходилось, всё время думаю, что толку от этой отличной учёбы было не много. В результате осел в школе, преподаёт «труды».

     - Да, жалко мужика, а ведь он и в самом деле был отличным штурманом. Просто, от бога. Однажды из такой жопы нас вытащил, что до сих пор не верится.

     Я снова выслушиваю очередную историю о фронтовых приключениях славного экипажа Ил-4.

     Первым делом по прибытию в Подольск, который оказался довольно большим городом, мы отправились за речку Пахру. Морозно и солнечно. В лучах полуденного солнца блестят искорки снежинок поднятых лёгкой позёмкой. За Пахрой лежит деревенька Сальково, там располагался 17 гвардейский авиаполк дальнего действия. Мы с Николаем Ивановичем бродим по просёлкам. Он пытается отыскать место, где была взлётка, где стояли бомберы, где жил личный состав. Найти что-либо трудно. Прошло больше тридцати лет, деревенька хоть и не выросла, но хозпостройками обстроилась. В конце концов, мой гид машет устало рукой.

     - Ладно, - похоже, что не вспомню я сейчас, что где стояло, да и не так уж это важно. Я тебе лучше расскажу про фронтовую работу.

     Отсюда отправлялись бомберы, неся смертоносный груз на головы фашистов. – Назидательно, как по писаному, рассказывает бывший лётчик. - К сожалению, бомба не понимает, кого убивает фашиста или нашего мирного жителя, полицая или ребенка. В тот период бомбить летали наши оккупированные города – Брянск, Орёл, Гомель. И чувство от хорошо сделанной военной работы мешалось у нас со злой тоской от осознания того, что стал невольным убийцей невинных. Кроме того, Ил-4 неустойчив, каждую секунду норовит завалиться в крен, уйти с курса, задрать или опустить нос. Нужно беспрерывно крутить штурвал, чтобы самолёт летел в заданном режиме… Напряжение всё время полёта не проходит. Прилетаешь, руки трясутся. И спирт был единственным лекарством от душевной и физической боли. Как ни странно, но никто из нашего экипажа не спился после войны.

     На бомбежку летали и ночью и днём, особенно много вылетов пришлось, когда готовились к Курской дуге. На точность ударов большая высота никак не сказывается, точность попадания в цель зависит от квалификации штурмана. Вот тут твой папаня и отличался. Хороший был штурман!

     Я слушаю ветерана, а сам думаю о своём. Может быть, именно ветераны Великой Войны, своей кровью отстоявшие свободу и независимость могут быть той силой, которая остановит надвигающуюся катастрофу? Ведь пока они еще в силе. Многие даже не на пенсии. Многие занимают важные посты во властных кабинетах.

     Да, они тоже стали частью той бюрократической машины, того всепожирающего молоха чиновничества, который только и ждёт как бы улучить мгновенье и принять обличье алчного волка-обороня, готового на всё ради собственного брюха.

     Тем не менее, ветераны пережили и заплатили слишком большую цену, чтобы вот так просто всё отдать и оказаться у разбитого корыта. Просто они, как и все мы легковерны, эмоциональны и часто действуют не по здравому размышлению, а по эмоциональному порыву.

     После полуторачасовой прогулки по сугробам мы ловим попутку и возвращаемся в Подольск. Смотрим парк имени лётчика-героя Виктора Талалихина. Полковник покупает восемь гвоздик. Четыре кладёт к памятнику Талалихину и четыре к памятнику Подольским курсантам, насмерть стоявшим в ноябре 1941 года на этом рубеже.

     - Уважаемые пассажиры, через тридцать минут наш самолёт совершит посадку в аэропорту Толмачёво города Новосибирска. Температура на территории аэропорта минус 15 градусов. Ветер юго-западный 5 м/сек. Просьба занять свои места, пристегнуть ремни и выполнять все указания бортпроводников. Командир корабля Валерий Петровский.

      По внутреннему радио Ту-154 раздаётся сообщение о скорой посадке. Я же перебираю мои московские похождения.

     Пять дней в столице пролетели быстро. Мне на самом деле удалось встретиться с ребятами с первого курса журфака. Пришлось поить их пивом, чтобы смягчить отношение к «возомнившему о себе школяру», который решился общаться с уже почти звёздами отечественной журналистики. Зато студенты открыли мне знаменитый пивняк «Сайгон»[95]. Десяти рублей хватило, чтобы под пиво и креветки у пацанов развязался язык. На моё счастье попасть в эти пивнушки было большой проблемой. Пришлось на улице ждать больше часа. За это время мои новые знакомые протрещали мне все уши про то, как они поступали на журфак, как до них преподы докапывались. Как, кого и на чём срезали. Рассказали, что такое «творческий конкурс», всё, естественно, в их личном понимании. С другой стороны, парни поступили, сессию первую сдают успешно, можно мотать себе на ус.

     После пьянки мне пришлось выслушать выговор от Захарова. Он разошёлся не на шутку. Я уж начал думать, что сейчас выгонит в чисто поле. Слава богу, до этого дело не дошло, но родителям он позвонил и еще папане минут двадцать втирал, чтобы обратил внимание на моё отношение к алкоголю. Подстава! Хотя с чего бы он так напрягался? Я вернулся в восемь вечера. На своих ногах. Никто бы ничего и не заметил, если бы не запах перегара.

     …

     В иллюминаторе видно, как плотная облачность расступилась и под самолетом показалась поверхность земли.

     …

     В приёмную журфака я тоже зашел. Благо журналисты сидят почти на Красной площади. Засурского[96] не было на месте, миловидная девочка в приёмной, которую я по наивности принял за секретаря, сказала, что он принимает экзамен. На вопрос, кто может проконсультировать из преподавателей по будущему поступлению, сказала, что никто, все заняты на сессии с утра и до вечерних консультаций. Так что тут мне не повезло. Зато я познакомился с помощником секретаря, которая знает почти всё о жизни факультета, о преподах, обо всех текущих проблемах. Сама она тоже пыталась года три назад поступить, но провалилась и пошла в секретари. Говорит, что за абсолютную грамотность и педантичность её взяли и теперь не хотят отпускать. Зовут девушку – Жанна. Блондинка с серыми глазками с круглой милой мордашкой и задорным курносым носиком. Мне она сразу понравилась. Наверное, поэтому вспомнилась песенка из конца 80-х. Тут же ей и напел, немного отредактировав, строчку из еще ненаписанного шлягера[97]:

     Жанна пришла в восторг. Она-то подумала, что это такой лихой экспромт. Не стал её разубеждать. Пригласил в местный буфет. По пути разливался соловьём о том, какие у неё красивые глазки, да какие изысканные сережки. За чашкой кофе с местным спешиалитетом[98] под названием «трубочка с кремом» она рассказала мне, что такое этот таинственный «творческий конкурс».