Кип выпрямился.

— Боюсь, — ответил он, — что сегодня вам не удастся его увидеть. Все гребцы уже спят.

— Целый день мы не вылезали из этого драндулета, — забубнил водитель. — То и дело он ломался. А Пит Ковалик — он же о нас волнуется. Мы ведь и позвонить ему не смогли.

— Ну, в такой час его не позовут к телефону, — пожал плечами Кип и вернулся на тротуар к Мэри. Та неуверенно тронула его за рукав:

— Кип, эти люди… Они приехали издалека и… Разве ты не можешь передать это Ковалику? Ведь он из твоей команды, разве не так?

— Наверно, — вздохнул Кип, — я до смерти останусь снобом. — Он снова подошел к обшарпанному автомобилю, смиренно поджидавшему на том же месте, и сказал: — Я увижусь с Коваликом. Если не сегодня, то завтра утром. Что передать?

— Скажите ему только, что его брат Джо здесь, и Мейли Стефанчик тоже, и завтра мы будем за него болеть — он нас услышит!.. Простите, мистер, а вы кто? Мне кажется, я вас уже видел.

— Я менеджер, — сказал Кип и пошел прочь вместе с Мэри.

— Знаешь, — призналась ему Мэри, — мне как-то легче на сердце оттого, что ты согласился ему помочь.

— Да, — кивнул Кип, — мне и самому теперь легче.

Некоторое время они шли молча.

— И все таки, — сказала Мэри, — мне кажется, тебя что-то мучает.

— Я думаю о том, что завтра мы, наверное, проиграем. Я должен был прямо сказать об этом своей команде, но эти парни — совсем еще дети, при всех их способностях и мускулатуре.

— Ерунда. Просто сейчас ночь — вот и мысли у тебя угрюмые.

Она остановилась и повернулась к нему. Он поцеловал ее и почувствовал, как одно волнение сменяется в его сердце другим.

— Ну, мне пора, — сказал он, выпустив ее из объятий.

У гостиницы Мэри сжала ему руку и сказала на прощание:

— Увидимся после гонок.

Когда Кип добрался до эллинга, там было уже темно. Он поднялся по деревянным ступенькам и прошел в комнату, где спали гребцы. По пути он заметил полоску света под дверью Эла Лейдена. Заснул Кип не скоро.

После завтрака он сказал Ковалику:

— Хочу вам кое-что сказать. Давайте выйдем на свежий воздух.

Долговязый Ковалик удивленно взглянул на Кипа, и они вышли из эллинга.

— Вчера в городе повстречал вашего брата, — сказал Кип. — Он просил передать вам, что уже приехал, хотя добраться было непросто.

— Спасибо вам большое, Грант, — сказал Ковалик с благодарной и несколько растерянной улыбкой. — Я страшно рад, что брат уже приехал. Но мне показалось, что вы звали меня сюда затем, чтобы сообщить что-то важное насчет гонок.

— Нет, — ответил Кип и, покраснев, быстро отвернулся.

И все-таки, спрашивал себя Кип, кто виноват? Он ли сам с его снобизмом или стипендиаты с их неотесанностью? Ему не хотелось, чтобы кто-нибудь узнал даже об этом мимолетном разговоре его с Коваликом. При всем при том Кип, как ни странно, чувствовал свою связь с новой командой — ощущение это возникло у него в споре с братьями и друзьями и усилилось благодаря случайной встрече с братом Ковалика и спокойной беседе с Мэри Эдемс.

К Кипу подошел один из менеджеров и сказал, что тренер просит его зайти. Кип сразу же направился к Лейдену, в комнату, стену которой украшали два скрещенных весла. Шесть лет назад одно из этих весел принадлежало Эду Гранту.

— Закрой дверь и присядь, — сказал Лейден. — Ты, наверно, не выспался. Я видел у тебя свет поздно ночью.

— Перед гонками всегда не могу заснуть. А ребята спали.

— Да, вид у них бодрый…

Лейден смотрел в сторону, и Кипу казалось, что слова падают в пустоту. Наконец тренер обернулся, устало взглянул на Кипа и сказал:

— Это хорошая команда. Но едва ли они победят.

Кип кивнул.

— Грести они умеют, — продолжал Лейден, — сила воли у них есть. Но им не хватает опыта. Они перенапрягутся в самом начале, а потом сломаются.

— Ну, теперь уж поздно, за полчаса мы их не переделаем, — заметил Кип и тут же добавил: — Нет, ты не думай, я сделаю все, что могу.

— Не сомневаюсь. А я для себя уже все решил и буду стоять до конца. За свое место я не волнуюсь. Вчера, когда тебя не было, мне звонили твои братья и старик Колдер из гоночного комитета — сказали, что чем бы гонки ни кончились, на моей судьбе это не отразится. Так что дело не во мне, а в этих парнях. Ты их не любишь. Я тебя понимаю, хотя я сам из простых, как и они. И я дал им шанс, разве не так?

— Не нужно меня уговаривать, — сказал Кип. — Знаешь, во мне уже что-то изменилось. Трудно сказать почему… В общем, я сделаю для них все, что могу. Да и сам я хочу победить. Ведь для меня это — последняя надежда. Из всей семьи только я один ни разу не приходил первым на гонках к Поукипси.

— А для них это не последняя надежда, и вот об этом я хотел с тобою поговорить. У них впереди еще целых два года. И я хочу попросить тебя кое о чем. Если они победят — замечательно. Если нет — это тоже будет по-своему хорошо, хотя никто не любит поражений. Но главное — сделай все, чтобы они стали командой. Настоящей командой университетской «восьмерки». — Двое мужчин взглянули друг другу в глаза, и тренер продолжал: — Ты меня понимаешь. Если сегодня они сломаются, то это будет для них потрясением, от которого они не оправятся ни через год, ни через два. Не знаю, что ты должен сделать… Но все же помоги им — ради них и ради университета. А может быть, и еще кто-то очень этого хочет…

Поверхность реки была гладкой как стекло. Лодка Кипа должна была идти по внешней линии — самой удобной при тихой погоде. «Готовы?» — крикнул судья, и рулевой калифорнийцев поднял руку, прося подождать. Ковалик и Гутман выругались. «Спокойно», — сказал им Кип. Не считая команд, это было первое, что он сказал, с тех пор как они вышли из эллинга. Он снова взглянул на стипендиатов и ощутил гордость за них (впрочем, по-прежнему приглушенную его снобизмом). Стипендиаты представляли собой любопытную картину, окрашенную лишь в белый и бронзовый цвета: смуглые лица и белые повязки на лбах, шерстяные носки…

— Все готовы? — снова крикнул судья, и на этот раз никто не поднял руку. Выстрелила небольшая пушка. Кип скомандовал «старт!», но его голос был почти заглушен этим выстрелом и плеском воды, вспененной десятками весел. Кипу показалось, будто в его жилах заструилось что-то более быстрое и живое, чем кровь; теперь, подумал он, самое главное — как можно дольше не давать им разогнаться.

Но их восьмерка уже на четверть длины опережала другие лодки, а к концу первой мили они были впереди на длину с лишним.

— Не гоните! Не гоните, психи чертовы! — заорал Кип. Что-то в их взглядах его пугало. Они изо всех сил налегали на весла, словно от этого зависело их спасение. По сравнению с ними он чувствовал себя стариком… Он кричал на стипендиатов до тех пор, пока не заставил их замедлить темп. Но они по-прежнему на одну длину с лишним опережали военных моряков и калифорнийцев.

— Лири, не надрывайся! — крикнул Кип и с удивлением отметил про себя, что стипендиаты гребут с небывалой силой, хотя они и не в лучшей форме. Между тем их уже нагоняли военные моряки, а краем глаза Кип заметил быстро взлетавшие весла с оранжевыми концами — сиракузская команда делала свой первый рывок. Да, подумал Кип, моих ребят ненадолго хватит.

— Держите такт! — рявкнул он. И тут же заметил кровь на губах Лизбона и Гутмана. «Они и так на пределе, — подумал Кип, — и, если я буду все время орать, они сломаются».

Весла снова стали взлетать ритмично, и Кип заметил, что в лодке командует уже не столько он, сколько Ковалик. Это неприятно удивило его, как и то, что он пропустил момент, когда лодка миновала отметку «две мили».

— Да не налегайте вы так! — на самой высокой ноте выкрикнул Кип. Гребцы с испугом посмотрели на него. Они по-прежнему были первыми, но военные моряки шли уже почти вровень с ними, а Сиракузы и Калифорния отставали меньше чем на длину.

Кип почувствовал, что никаких тонкостей его команда сейчас не воспримет.

— Ладно, давайте! — громко сказал Кип. Он почувствовал, как лодка содрогнулась от их порыва, и стал с гордостью наблюдать, как растет разрыв между ними и прочими лодками. Вот это им нравится, подумал он, глядя на своих гребцов.