— Давайте! — кричал он. — Покажите им! Пусть знают!

Стипендиатам нравились такие команды. Раньше они ничего подобного от Кипа не слышали. Некоторые даже улыбались. Теперь они опять оторвались на одну длину с лишним. Кипу на секунду стало холодно; он услышал гул множества голосов. Их лодка миновала мост. Началась четвертая миля.

Кип оглянулся. За ними шли Сиракузы, от которых лишь ненамного отставали калифорнийская и военно-морская команды.

Лири и Гутман опять сбились с такта. «Такт!» — сказал им Кип, боясь произнести лишнее слово. Вырезанная из кедрового ствола «восьмерка» летела вперед и казалась живым существом; весла с силой загребали воду.

Когда лодка стипендиатов поравнялась с мостом, стоявшие на нем люди запустили в небо семь ракет, чтобы на финише знали; лодка на седьмой линии идет впереди. «Значит, — подумал Кип, — там, на яхте, будут ждать встречи со мною». Что ж, он готов к этой встрече. Он приведет свою лодку первой и посмотрит, как вытянутся лица братьев!

Вот теперь он волновался по-настоящему. Оставалось полмили!

Потные тела гребцов странно поблескивали в сумеречном свете. Уже видны были яхты на финише, освобождающие лодкам проход. «Мы победили», — подумал Кип.

— Еще немного! — сказал он. — Ну же!

Весла глубоко уходили в воду, сильные тела гребцов ритмично сгибались. «Фи-ниш, фи-ниш», — шептал Кип в такт взмахам весел. Лодка, содрогаясь, неслась вперед.

И тут они сорвались. Гутман слишком рано поднял весло — и номер шестой тут же «поймал леща». Лири тоже сбился. Кип кричал что-то (сам не понимая — что). Но когда он увидел, как передний гребец «ловит леща», а загребной — Ковалик — в этот момент поднимает весло, ему стало ясно, что все кончено. Кип даже не заметил, какая из лодок проскользнула мимо них первой. Он видел лишь напряженные лица своих гребцов, замешательство на средних сиденьях, видел, как Ковалик изо всех сил старается восстановить ритм… Быстро темнело, и лодки, как призраки, проносились мимо.

— Такт! — механически сказал Кип. И гребцы из последних сил старались выполнить его команду. Но лодка почти не двигалась.

На всех яхтах кричали, но Кип слышал лишь один голос — усиленный мегафоном голос Эда Гранта. «Брось этих сопляков!» — кричал Эд, стоя на носу яхты. Кип обернулся и увидел, что его лодка уже поравнялась с яхтой, на носу которой стояли братья. «Прыгай в воду и плыви к нам!» — вопил Эд.

И Кип внезапно понял, чего от него хотят. Он должен покинуть своих гребцов — в знак своего презрения к ним, не принадлежащим и недостойным принадлежать к династиям, подобным той, представителями которой были его братья и он сам. Такой его поступок будет приятен братьям и несколько умерит их язвительность. В душе Кипа вновь всколыхнулись гнев и презрение к своей команде, и он приподнялся с сиденья, чтобы прыгнуть за борт. Ему вдруг вспомнились слова дальновидного Лейдена, который просил его помочь этим ребятам стать настоящей командой. К черту их, сказал себе Кип, и Лейдена — тоже к черту! Именно они виноваты в этом его унижении!

Стипендиаты гребли, мучительно напрягаясь, но уже раздались громкие крики: какая-то из лодок достигла финиша! Перед тем как прыгнуть в воду, Кип еще раз бросил взгляд на яхту братьев. Теперь он заметил там Мэри Эдемс. Она стояла в стороне от всех (она всегда так стояла — Кипу это очень нравилось) и с легкой грустью покачивала головой. Когда он взглянул на нее, Мэри помахала ему рукой, прося остаться в лодке.

Кип опустился на сиденье, сам не понимая, почему он это делает. Зачем ему оставаться? Как глупо… Но какое будущее ждет этих парней? Им вдруг овладело какое-то неясное, но сильное возбуждение, и он почувствовал себя слабым и свободным от всех переживаний. Нет, ничьи издевки не причинят ему боли, сравнимой с той, на которую он собрался было обречь своих гребцов…

— Внимание! — громко сказал он. Стипендиаты испуганно взглянули на него и подняли весла. Кип старался, чтобы его голос звучал непринужденно, словно это была простая тренировка. — А теперь постарайтесь грести в такт. До сих пор вы махали веслами, как прачки какие-нибудь…

Лица стипендиатов стали почти спокойными. Кип ощущал свою власть над ними, и это было ему приятно. Он снова услышал, как Эд кричит в мегафон, но слов не разобрал.

— Старт! — скомандовал Кип, и восемь весел опустились на воду.

Впереди вновь послышались крики: к финишу пришла команда военных моряков, обогнавшая Сиракузы и Калифорнию.

Уже стемнело, и лодки превратились в тени. Но те, кто еще не ушел домой, увидели, как достигла финиша последняя лодка — университетская «восьмерка». От предпоследней она отставала ярдов на двести, но шла уверенно и спокойно.

Люк Гудвуд всегда хорошо играл в бейсбол, не то что я. В детстве я был не по годам низкорослым, однако учился хорошо и не хотел играть с малышами; мне хотелось играть с одноклассниками, но в игру они принимали меня только благодаря Люку. Люк неизменно был подающим и обычно говорил: «Да пусть играет в поле». Если подавал он, не так уж было важно, кто в поле, потому что противник почти никого не мог запятнать. Иногда я играл и принимающим, так как у меня была самая лучшая бейсбольная рукавица. Подавал Люк очень сильно, его подачи ставили в тупик лучших отбивающих, но часто ставили в тупик и меня, поэтому брал я их неважно. Кроме того, я побаивался стоять у основной базы, потому что, отбивая мяч, ребята вовсю размахивали битой. Опаснее всех в этом отношении был Джо Ланкастер, он почти всегда играл против нас, потому что обладал сильным ударом и как-то сквитывал подачи Люка. Стоя возле него, я боялся чуть ли не до смерти, что он стукнет меня по голове. А Люк покрикивал: «Подойди ближе к базе, черт возьми, или пусть принимает тот, кто умеет!».

Джо Ланкастер был не намного выше меня, но мускулистым. Белолицый, с белыми, чуть ли не седыми волосами, но не альбинос, он казался старше своих лет. Удар у этого серьезного, невозмутимого парнишки был что надо; помню, как Джо изо всей силы бил по мячу и бежал к базе перебирая короткими ногами быстро, как фокстерьер, но выражение лица при этом у него бывало каким-то безжизненным, отсутствующим. Впоследствии, приезжая домой, я видел его в ресторане за стойкой. Теперь я выше его, потому что с тех пор он почти не вырос. Здоровается Джо так, словно видит тебя впервые, и спрашивает, что угодно. Летом, когда он работает с засученными рукавами, видно, что руки у него по-прежнему маленькие, как у мальчишки, сквозь очень белую кожу просвечивают вены.

Этот самый Джо и угодил-таки мне битой по голове. Люк бросился к основной базе с криком «Ты убил его!», потому что от удара я потерял сознание. И больше принимающим я не играл; в следующий раз, когда я пришел со своей хорошей рукавицей, Люк сказал: «Дай ее сюда», отдал другому, а мне велел играть в поле. Из-за этой забранной рукавицы я единственный раз в жизни обиделся на Люка.

Я часто бывал у Гудвудов, дом их мне нравился, хотя нисколько не походил на наш. И внутри, и снаружи он напоминал фермерский; город подступал к нему, и странно было видеть его в глубине улицы, с курятниками и сараями на задворках. Отец Люка, мистер Гудвуд, когда-то был шерифом, в ноге у него сидела пуля, рослый, судя по рассказам, в молодости, он теперь усох, и кожа его висела складками. Усы его пожелтели от жевательного табака, глаза были красными; поговаривали, что он напивается до полусмерти, однако, надо отдать ему должное, напивался до полусмерти он наверху, в своей комнате, никому не показываясь на глаза. У него было четыре сына, и всех их губило пьянство. Говорят, что именно из-за выпивки Люку пришлось покинуть высшую бейсбольную лигу, и никто из Гудвудов не мог отказаться от этого яда. Так или иначе, в доме у них царили мужские порядки, шестеро мужчин, включая деда, усаживались за стол, а миссис Гудвуд и ее дочь носились от стола на кухню с потными лицами и влажными от кухонного пара волосами. На спинках стульев в гостиной висели мужские пиджаки, иногда охотничьи куртки со старой запекшейся кровью, на каминной полке лежали клубки веревок и револьвер; дробовики и удочки валялись где попало, даже на свободной кровати. Охотничьи собаки беспрепятственно разгуливали по всему дому.