Чем ближе подходил день отплытия тем сильнее росло во мне желание вернуться домой. Если первые дни, отходя ко сну, по ночам ворочался Командор, удрученный моим внезапным появлением в его теле, то теперь он смирился с этой мыслью, но зато я, зная о существовании дуба, потерял сон. Едва закрою глаза и перед внутренним взором встают картинки: вот мы с детьми в зоопарке у вольера бегемота, вот с дочкой из кубиков строим башню, вот сына на велосипеде учу кататься, вот мы с женой на пикнике шашлыки трескаем. И я задавался вопросом: «Савелий, а так ли оно тебе нужно, это золото? Ведь жили же здесь без тебя, и дальше будут жить. Ты уже многое сделал, ты уже рассказал Резанову какова будет его судьба, и какова будет судьба России, и можешь ещё много чего рассказать, Пока не отыщешь дерева. А уболтать простодушного командора отправиться на поиски дуба, извернуться так для тебя ведь труда не составит, в здешние времена еще не владеют психотехнологиями смены убеждений».

Меня так и подмывало плюнуть на всё и ломануться на поиски выхода, на поиски дуба. Что я им тут, нанимался что ли?!

Так я думал, Но в груди свербило недовольство собой и я никак не мог понять Отчего хоть это недовольство, ведь всё так ясно я для себя разложил по полочкам… Поэтому ночами ворочался, злился и просыпался раздражительным. Это моё раздражение заметил даже камергер. Как-то утром, перед зарядкой, он помявшись как приличный человек, как интеллигенты в моё время, поинтересовался:

«Сергей Юрьевич, что это с тобой? Что ты такой сердитый?»

«А?!» — очнулся я. И вот этот простой, казалось бы элементарный, вопрос словно мгновенно высвободил невидимую силу, которая вдребезги, будто стеклянные, расколотила мои отмазки, поставила в моей тупой башке всё на свои места. Да ведь я на службе в группе никогда не бросил никого! И меня никто никогда не бросил, прикрывали спины друг другу, а ведь ведь друзьями-то не всегда были. Как же я тут, здесь, в этом времени могу, подумал даже, что могу бросить того человека, который волей или неволей но приютил моё сознание. И ту страну, которую я и 200 лет спустя защищал. А значит: делай что должен Савелий и будь что будет!

Собрались быстро. Для экспедиции закупили кирки, лопаты, носилки, мешки и другое. Я извелся от нетерпения, а Резанов медлил и всё находил какие-то неотложные задержки.

«Ты чего, вашбродь! — наконец не выдержал я, Чего время тянешь? Давно были бы на месте!»

«Боюсь всё это бросать», — признался командор, обводя рукой «Юнону» и «Авось», — «Как без пригляда оставить… А случись с нами или тут чего, как узнаю и поправлю…»

И это было правдой: увлеченный своей идеей я совсем забыл, что нахожусь в ином времени и радио ещё не изобрели. Радио… А почему бы и нет? Штука, по большому счёту несложная. Когда знаешь как изготовить. А я знаю. Но помозгую попозже. А сейчас…

«Вашбродь, мичман Данилов весьма ответственный и достаточно опытный офицер, чтобы в самой неблагоприятном исходе нашего похода доставить провизию на Ситку».

«Да, это так», — вздохнул Резанов. К вечеру он отдал распоряжение на отчаливание.

Утром 14 апреля 1806 года батель «Мария» ходко порысила вдоль берега в направлении будущего форта Росс с командой в пятнадцать человек. Плюс я, плюс секретарь командора со слугой-индейцем, да ещё корабельный батюшка и врач «Юноны» Лансдорф с фотоаппаратом-светописцем. Для сельского хозяйства, как я читал в моем времени, земли там окажутся непригодными: то наводнение, то холода, но для контроля морских путей и колонизации территории Америки лучше не придумать. А продовольствие по-первости закупать станем, да и отсюда подходящие плодородные земли заимеем.

В экспедицию двадцать первым напросился капитан «Юноны» Хвостов. Его неуёмный характер просил выхода, а рутина погрузки провианта для Аляски не выводила энергии полностью. Он с дозволения командора экспедиции поручил нудные работы своему помощнику. И вся компания отправилась в путь.

Для торговли с индейцами, буде таковые окажутся в тех местах, а это пока ещё ничейные земли, предусмотрительный и дипломатичный Резанов набрал одеял, заступов и топоров. Оружие индейцам испанцы продавать либо дарить не советовали.

Отшвартовались от «Юноны» едва посерело небо на рассвете и в первый день до сумерек прошли миль 60–70.

Резанов не находил себе места, я чувствовал это по раздражению. Я мог понять как тот переживает за оставленный без присмотра караван, как волнуется за Кончиту и одновременно желал поскорее добраться до золота. Но в свои 27 лет я не мог уразуметь, как не насладиться-надышаться морским воздухом который казалось сам вливается в легкие. Как не насмотреться таким изменчивым побережьем: то уходящие в небо заросшие изумрудом весенней флоры берега, то каменистые либо песчаные пляжи, то протыкающие небо скалы с мириадами морских птиц. А командор то и дело стремится запереться в каюте с бумагами. И в такие минуты я ощущал себя словно тяжелый водолаз в глубоководном скафандре на дне: руки-ноги ворочаются неохотно, хотя вроде за последние дни здорово наловчился управляться ими.

Батель даже при встречном ветре давала 3 узла. А при попутном, да под парусом разгонялась до 8, иногда аж до 11. Правда трижды пришлось приставать к берегу для пополнения запаса дров, которые ненасытный паровик сжирал будто проглот. Ну и ладно, для каботажа это не страшно, леса вдоль пути следования на побережье девственные, обширнейшие. Но вот если придётся удалиться от берегов… Эх, знатная штука прогресс, но уж очень связывает по рукам и ногам…

К полудню следующего дня вошли в устье речушки, которую я безапелляционно назвал «Русская», а Резанов безропотно, я-то пером так и не выучился пользоваться, каллиграфическим почерком надписал на карте. Лейтенант Хвостов, который слёзно напросился капитанить нашей ватагой в двадцать рыл, оказался превосходным лоцманом и благополучно провел суденышко по извилистому речному фарватеру до предполагаемой золотой россыпи, где и встали на якорь посреди русла во избежание превратностей. В нетерпении поисковая партия с инструментами сгрудилась у борта, спустили прихваченные для подобного случая лодки, с хеканием налегли на весла. Мое сердце грохотало в рёбра в апогее ожидания развязки: есть или нету?!

Я впервые видел золото под ногами. А столько золота и подавно. Нет, я помнил, что тут богатое месторождение, но не представлял что это выглядит вот так. Внимание же Резанова приковал замысловатый булыжник, который поразительно напоминал то ли баранью, то ли козью голову с загнутыми назад подобно раковинам улиток рогами. Один отросток торчал над стремниной, и подле него то и дело закручивались бурунчики, отрывались и весело прыгали постепенно растворяясь в струе. Собственно именно за это и зацепился глаз Николая Петровича. Что и меня заставило переключить внимание, отвлекая от въевшегося в кровь диверсанта осмотра местности на предмет возможных засад. «Словно от статуи отломилась», — мелькнуло у меня в голове.

Я нагнулся, ухватил поудобнее и попытался поднять грязно-бурый, мало отличающийся от окружающих камень. Пальцы соскользнули. Тот оказался неожиданно тяжелым. «Пожалуй с пуд будет», — подумал поднатуживаясь.

На воздухе камень оказался ещё тяжелее. Пришлось торопливо шагнуть ближе к берегу чтобы положить ношу на обсохшую после недавнего весеннего половодья гальку.

Достал перочинный ножик и царапнул на изломе шеи предполагаемой статуи. Подспудно камергер не хотел портить выразительную морду. Характерного скрежета железа о камень не услышал, вместо этого сталь чуть скрипнула по металлу и слегка углубилась, оставила блестящий желтизной след. «Неужто золото», — растерялся я, а руки предательски задрожали. Аккуратно положил слиток рядом, поднял голову выравнивая дыхание.

В это время цепко запоминал всё, на что падал взгляд. От меня не укрылась угнетенная растительность: если везде по пути трава буйно пробивалась сквозь прошлогоднюю, листья играли свежей сочной зеленью, то тут даже тростник чахлый. А вездесущих водорослей в реке вовсе нет. Я отметил эту странность, но приписал её недавнему половодью. Об истинной причине я пока не догадывался.