Мое внимание отвлекла скатка через плечо проводника. Прямо как в фильмах про Великую Отечественную шинели у красноармейцев! Собственно, только поэтому полюбопытствовал — бледнолиций же, что с меня возьмёшь, нам простительно:
— Что это, Быстроногий волк?
— Это лодка, возвращаться, — немногословно, но в то же время по его мнению доходчиво ответил тот.
Больше спрашивать мне показалось излишним: придет время все увижу собственными глазами, а развлекаться пустопорожней болтовней меня отучил первый же рейд: когда на третий день непрерывного бега по оврагам да рощам пот ест тело, а ноги отстают от жопы и в затылок дышат овчарки язык от трепа сразу отвыкает!. Я молча кивнул: понял мол. Что же поберегу дыхание: я-то морально подготовлен, а вот Резанова длительный переход может извести…
Когда взобрались на берег, прежде чем углубиться в в лесную чащу Резанов в беспокойстве бросил взгляд на речку, которая казалась уходила совсем в другую сторону. Заметивший эта проводник успокоил:
— Пусть Мой белый брат командор не волнуется, речка делает крутой поворот, — он описал рукой дугу, — А мы пойдём напрямую. Это гораздо быстрее и повел действительно по видимой только ему звериной тропке.
Часа через два вышли к преграждающей нам путь горе, прямо к седловине, ещё час потребовался на то, чтобы преодолеть это препятствие. Я вспотел, взмок. Непривычный к таким подъёмом телом Резанов, не понимающий пока ничего и вовсе пыхтел как паровоз. Но вот показалась желаемая цель, сердце застучало в висках, тело стало лёгким, Я чуть ли не вприпрыжку помчался к видимому издалека по могучей вершине дубу.
Тут конечно не было никакой дороги, тут сплошняком рос мрачный захламленный дубняк, в отличие от смешанного леса предгорья за седловиной. Но вот впереди показался просвет и мы вышли на громадную поляну, посреди которой рос патриарх, гигант среди дубов. Позже я, логически рассуждая, прикинул что скорее всего именно он послужил родоначальником всех других деревьев вокруг него, жёлуди разнесли животные, ураганы, Вот и… ему уже на тот момент было о-го-го сколько лет.
Ветви, сами с доброе бревно, раскинулись Так что казалось можно под ними разместить не одну стоянку с легковушками, да большегрузов дальнобойщиков поместилось бы по десятку, а то и побольше.
У меня почему-то при виде этого великана сразу обмякли ноги, не знаю почему, но пришла уверенность что это именно тот самый — ОН. Иррациональное чувство, просто вот поднялось к сердцу какое-то ощущение сопричастности именно с этим деревом. Ну наверное как у детей с родителями — не знаю как сравнить, Нет у меня других слов.
Остановившиеся поодаль Быстроногий волк и Орлиный коготь что-то прочитали на моём лице, потому что стали торжественными и почтительно остановились поодаль.
Я как тогда, в прошлой уже казалось жизни, двинулся вокруг дерева. Пахло теми же желудями. Солнце, припекавшее с утра, поблекло. Я прикрыл глаза, стараясь как можно точнее припомнить и воспроизвести свое тогдашнее состояние.
На радостях я забыл смотреть под ноги запнулся вновь о злополучный корень. Как прошлый раз и со всего размаху хлобыстнулся оземь. К счастью успел выставить руки и подстилка из листьев смягчила падение, но я инстинктивно закрыл глаза, и боялся поднять веки. Боялся вновь оказаться слепым. Лежал и думал: «Ну вот на какой фиг я всю эту канитель затеял?» Лежал, уткнувшись лицом в палую листву вперемешку с пробивающейся свежей травкой.
Накатило паника: «А что если переход вот так и осуществляется. Вот так и происходит, раз и всё, и я сейчас очнусь и опять слепой глухой и безрукий калека?! Опять мне караулить чиновников управы чтобы выбить себе место под ларёк-магазинчик у метро и опять бегать марафоны? А что дальше? И почему я и зачем я сюда попёрся… Вот столько было планов там, в девятнадцатом веке, столько можно было сделать… Хотел поскорее вернуться? Ну вот предположим вернулся, и что? А что если в 21 веке я ожил, а в 19-м Резанов у сего дуба „дал дуба“? Разве я, Савелий, такого исхода хотел?».
Горечь, неизбывная горечь и досада на себя вызвали тошноту. Помог называется России «сварщик» блин…
Но панические мысли в забубенной головушке также быстро отступили, потому что я ощутил под ногтями травинки. И мозг тут же начал обрабатывать информацию: раз ногти целые, то скорее всего значит я сам цел. Вот сквозь веки как будто пробился солнечный зайчик, проскочивший сквозь молодую ещё листву. И тогда я осторожно приоткрыл один глаз. Ещё не полностью веря в благополучный исход медленно, очень медленно и осторожно разлепил ресницы. Сердце радостно заколотилось. Дыхание перехватило. Уф-ф-ф! Бинго! Ура! Я вижу и скорее всего я всё там же! Ух. Какая же пакость не придет в голову.
Вынырнув из своих невесёлых мыслей я почувствовал тормошение справа и услышал встревоженный голос Резанова:
«Ты что это, Савелий?»
«А?! Да так, Вашбродь. Ничего. Рыло задрал, засмотрелся, споткнулся, поделом». — скривил я лицо в подобии улыбки.
«Ты пожалуйста так больше не пугай», — укорил Резанов.
«Сознаю свою вину. Меру, тяжесть, глубину. И готов хоть щас поехать на текущую войну! Нет войны, я все приму: нары, каторгу, тюрьму. Но: желательно в июне! И: желательно в Крыму!»
«Да ну тебя, шутника», — Резанов попытался состроить суровую порицающую мину, однако в уголках глаз лучилась стрелками улыбка.
«Филатов? „Федот-стрелец“?»
«Ага», не стал я отпираться.
Но сознание внезапно просверлила мысль: А с чего это я решил, что перенесусь сам? Вдруг не моё сознание, а сознание Резанова перенесется в моё время, в мое покоцанное туловище! А я останусь здесь, один на один совсем этим, с моими задумками… Спросить не у кого будет… А у Резанова там, в моём времени, совсем Мозги набекрень поехать могут от царящих в том мире толерантности да либерализма, а особенно от суперсвободных нравов Сан-Франциско 21 века. Холодный пот выступил на моих висках. Резанов облегченно выдохнул, посчитав это признакам моего отходняка от удара о землю.
А тело между тем жило своей жизнью. И продолжало посылать в мозг сигналы от различных органов чувств. Вот заболел ноготь на правой руке, под который при падении и попытках ухватиться хоть за что-нибудь забились кусочки коры.
Прямо перед правым глазом, сантиметрах в десяти, не больше, большой желудь. Прямо-таки огромный на таком расстоянии. И муравей возле. Обнюхивает усиками-антенками находку. Потом упирается передними лапками. Ноль эффекта. С тем же результатом я мог бы пытаться сдвинуть груженый «КАМАЗ». Набежала тень от облачка. Муравей меж тем развернулся и приподнявшись пробует нажать задними лапками, налегает брюшком. Впустую. Убегает за желудь, так что секунд десять его не видно, скорее всего пробует с обратной стороны. Дохлый номер. Вернулся, побегал вокруг семени дуба, приложился ещё и ещё. Увы… Я затаил дыхание чтобы не спугнуть трудягу. Но вот тот что-то решил и проворно устремился прочь от человека. Внезапно замер, словно размышляя, вернулся, снова обнюхал, словно опасался что добычу украли. «Беги уже, я покараулю», — мысленно подбодрил букашку я-попаданец. Тот словно услышал, мне даже почудилось что согласно кивнул головой, развернулся и побежал. Сантиметрах в двадцати пяти встретился с двумя сотоварищами. Видно тут у них тропа, потому что один пришел слева, а второй справа. Все трое как будто посовещались. Но обнаруживший желудь в итоге вернулся один.
«Вот сволочи!», — посочувствовал я насекомому, ставшему уже родным. Но нет. Напрасно я приписывал муравьям человеческие пороки. Вот к одинокому добытчику прибежал на подмогу один товарищ, потом ещё двое и вот уже облепили желудь со всех сторон. Желудь качнулся, приподнялся и медленно двинулся прочь, к кладовой в муравейник видимо. Солнце вновь появилось, освещая труженикам путь.
Только теперь я приподнял голову. Чтобы увидеть муравьиный триумф и левым глазом, который всё это время загораживал темно-красный завернувшийся край прошлогоднего дубового листа.
