А потом монгол в категорической форме потребовал, что бы налог и серебро в ставку великого цзяньцзюня с нашей стороны везли Лонгин и лама Тензин Цултим, брат Ольчея. Наша разведка уже донесла, что амбын-нойон несколько дней назад получил грамоту из Улясутая и распустил по домам своих воинов. Поэтому Лонгин согласился принять требование посла императорского наместника.

Ольчей отрядил сопровождающими два десятка своих воинов, вооружённых ружьями. У каждого воина было по двести патронов и двадцать гранат. Люди Ольчея были обучены бросать гранаты и все имели боевой опыт. Лонгин кроме этого вооружился еще четырьмя пистолетами и шашкой.

Утром наши люди переправились на левый берег Енисея, где их ожидал монгол со своим конвоем, целиком состоящим из его соплеменников. Стоя на нашем берегу у замёрзшего Енисея, Ванча и Ольчей молча проводили взглядами уезжающих. На душе у них было тревожно, оба на личном опыте знали цену маньчжурских гарантий.

Сзади, метрах в десяти, стоял личный десяток Ольчея и держащиеся особнячком трое тувинцев Лонгина. Ванча обернулся и жестом подозвал одного из них.

— Адар-оол, твои люди там, — алтаец махнул рукой в сторону другого берега, этот тувинец в отсутствие Лонгина был начальником нашей разведки в Туве, — готовы?

Адар-оол был прилежным учеником и ответил по-русски:

— Готовы, господин Байгаров, — вернувшись в Туран после предыдущих переговоров с монголом, Лонгин предложил, что бы впредь всё называли алтайца Иван Ивановичем Байгаровым, объяснив почему. Почему-то это предложение на «ура» прошло у тувинцев и они как по команде стали называть Ванчу господином Байгаровым, делая ударение на первый слог.

Ванча и Адар-оол еще трое суток провели на берегу Енисея, дожидаясь первых докладов с того берега. Вовремя своих походов по Монголии и Туве, Лонгину удалось установить тесные контакты с очень специфической публикой Тувы и Монголии: местными «робин гудами» — скотокрадами. В Туве их называли кайгалами, а в Монголии сайнэрами. От обычных воров или воров-мстителей, они стремились не преумножить собственное имущество или наказать обидчика, а усилить личный авторитет в родной общине, повысить свой социальный статус. И поэтому они чаще всего раздавали добытый скот бедным соплеменникам. Это создавало образ степных «робин гудов» — защитников бедноты.

У них были крепкие связи среди буддистских монахов, которые и помогли нашему начальнику разведки наладить сотрудничество с этой специфической публикой. Это были в подавляющем большинстве молодые люди. Цинские власти начали с этим бороться и можно было оказаться на судейской скамье в Улясутая, где частенько выносились смертные приговоры. Лонгин запустил в Туве поговорку: «С Турана выдачи нет». Но при двух условиях: не промышлять у нас и оказывать ему «дружеские услуги», за которые еще и полагалась материальная помощь.

Вот эта публика и составляла костяк разведсети, созданной Лонгином. Все они были очень энергичными и ловкими людьми, умеющими стремительно уходить от погони. Адар-оол был сыном одного из легендарных кайгалов, казненных с большей частью своего отряда за угон почти пятидесяти лошадей в Халхе.

Первые донесения с того берега Енисея не внушали ни каких опасений: зимы в Туве холодные, но малоснежные и многочисленные реки, речки и ручьи становятся очень удобными дорогами и сводный отряд стремительно уходил на юг, в ставку великого цзяньцзюня.

Рассказ Ванчи о том, как он стал Иван Ивановичем, очень меня развеселил и снял немного то напряжение, в котором я находился последние недели. Я естественно очень волновался за Лонгина, ни каких плохих сигналов и предчувствий у меня не было, но его очередная опасная и самое главное совершенно неожиданная, командировка была как снег посредине лета.

На следующий день с Усть-Уса прискакал гонец, что по Енисею к нам идет обоз из тридцати двух саней и одного возка в сопровождении двадцати казаков, по внешнему виду донцов. Ну раз идут донские казаки, то и встречать их должен тоже донской казак, поэтому я с Панкратом, не мешкая, поскакали в Усть-Ус.

Мы с Панкратом и Леоновым к острову на Енисее подъехали чуть пораньше обоза. Поднявшись на мост, я в подзорную трубу хорошо разглядел и верховых, и сидящих в санях, и едущий посредине каравана добротный возок. Стоящий рядом Панкрат внимательно разглядывал в первую очередь казаков конвоя.

— Действительно донцы, ваша светлость. И видать недавно с Тихого Дона. Ведет их скорее всего урядник.

— Бери двух гвардейцев и встречай, — я подозвал Леонова, стоящего немного поодаль. — Афанасий Петрович, покажи где твои метки.

Леонов заранее промерил расстояние от моста и определил нужные ориентиры.

— Ориентиры все на нашем берегу, —показав на огромный кедр, он сказал, — это первый и главный ориентир. До него ровно триста саженей. Затем мы выложили из камней ориентир пятьсот саженей, — Леонов показал на высокую каменную пирамиду. — А вон те три кедра, это почти верста.

Пока мы говорили обоз, не доезжая до нас километра полтора, остановился и трое казаков направились к нам.

— С Богом, лейтенант. Встречай их, самое дальнее, напротив пирамиды.

Панкрат с гвардейцами поскакали навстречу казакам. Лед на Енисее был почти чистый и хорошо подкованные лошади чувствовали себя на нем уверенно. Леоновские гвардейцы и мой личный конвой на всякий случай изготовились к бою.

Ориентира пятьсот саженей наши парламентеры достигли раньше казаков. Они спешились и стали ждать гостей. Те остановились метрах в десяти, спешился только один и пошел навстречу Панкрату. В подзорную трубу я хорошо видел, как он идет широко улыбаясь. Вот и наш лейтенант пошел ему навстречу. Встретившись, они сорвали шапки, обнялись и приложились щеками. У меня сразу отлегло, эти люди нам не враги.

Через несколько минут шестеро всадников направились к нам. Обоз тоже возобновил движение. Из возка вышел пехотный офицер и пошел рядом.

Мы с Леоновым ожидали гостей на берегу, у кромки льда. Не доезжая десяти метров, гвардейцы и казаки спешились и старший из них вместе с Панкратом пошел мне на встречу. Не доходя как положено четырех шагов, казак остановился, а лейтенант Рыжов сделал еще шаг, приложил правую руку к краю шапки и вытянувшись в струну, четко доложил:

— Докладываю, ваша светлость. Идет обоз из желающих к нам переселиться. Сто двенадцать человек, половина староверцы. С обозом идет чиновник от окружного начальника капитана Аксенова, — однако, неплохой карьерный рост у господина Аксенова, из двенадцатого класса в девятый, еще один чин и высокоблагородие. — Везет императорские указы. Обоз сопровождает караул донских казаков. Окружному начальнику из Тобольска прислали сотню казаков и роту солдат. Командир караула урядник Петров.

Панкрат опустил руку и сделал шаг в сторону, слегка обернувшись к стоящему сзади казаку. Тот шапку с головы рвать не стал, а как наш лейтенант вытянулся в струну, неловко бросил правую руку к шапке и радостно произнес:

— Здравия желаю, ваша светлость. Урядник Петров.

— Ваша светлость, это мой донской станичник, Василий Петров, — отрекомендовал урядника Панкрат. — Вместе с ним с Дона пришли. Я когда ушел, он остался в остроге, — Панкрат понизил голос и почти шепотом закончил. — Я про него, Григорий Иванович, говорил, что человек верный.

Я засмеялся:

— Время покажет лейтенант, — и сделал шаг навстречу уряднику. — Здравствуй, урядник. Кто от господина окружного начальника?

— Их благородие, подпоручик Чернов.

— Скачи к господину подпоручику, пусть поторопиться, вечереет уже. Надо засветло успеть дойти, судя по всему снегопад надвигается.

Леонов успел поставить за осень в Усть-Усе десяток домов-пятистенков. Таких удобств как в Усинске, в них пока не предусматривалось, но по сравнению с юртами это был огромный прогресс. Во всех домах было печное отопление по белому. В одном из таких домов поселилась семья Леонова.

Но первый построенный дом был выделен для общественных нужд и через три часа именно в нем мы принимали подпоручика Чернова. Мы, это я и лейтенанты, Афанасий Леонов и Панкрат Рыжов.