Принимали это слишком громко и пафосно, на самом деле мы просто в тепле и уюте ужинали. Императорские указы чиновник канцелярии окружного начальника вручил мне просто и буднично, когда мы встретились на берегу Енисея.

Императрица подписала указы именно в таких формулировках, как договаривались граф Малевич и господин Аксенов.

Я теперь официально Светлейший князь Российской империи Григорий Иванович Крылов. Всё, абсолютно всё, прощены и получили личную свободу. И даже более того, Усинская долина в обозначенных мною границах признается моим личным владением, княжеством Усинским, моя фамилия звучит как Крылов-Усинский. Законы княжества определяю только я. Подданным княжества может стать любой российский подданный за кого будет уплачено: фунт золота за пять человек независимо от пола и возраста и сословного состояния. Мне дано право выдавать паспорта княжества, которые действительны на всей территории империи, при выезде за пределы России можно будет получать имперский паспорт.

Канцелярия окружного начальника должна быстро и беспрепятственно выдавать разращения на переезд в Усинское княжество любому, кто обратиться за оным, кроме преступников, находящихся в розыске. Я имею право принимать в свое подданство любого, имеющего такое разрешение. Раскольники, власть российская употребила именно этот термин, будет пропускаться к нам только при подписании в Минусинске согласия единение с официальной церковью при сохранении своих обрядов, книг и традиций. Их в указе назвали «согласниками». Слово это мне понравилось и я, как говориться, взял его на карандаш.

За все императорские благодеяния мы должны в казну за десять лет уплатить сто пудов серебра, ежегодно платить по пуду золота и платить золотом за переселившихся к нам. Оказавшихся у нас раскольников, не подписавших согласия и лиц, находящихся в розыске, мы должны выдавать российским властям. На этот счет никаких договоренностей не было, но я решил просто не обращать внимание на этот пункт, видно будет.

Подпоручик Чернов был двадцатилетним офицером, командированным из Петербурга в Минусинск. Еще месяц назад он был точной копией князя Куракина, описанного Львом Толстым, да и чисто внешне был похож на его лучшее киношное воплощение. Подпоручик правда не был князем, но вот особого рвения к службе у него то же не было. Но больше всего меня позабавило то, что звали его Анатолием.

По пьяной лавочке молодой повеса за карточным столом поругался с одним из игроков и неожиданно для себя был приписан к Сенату и через день командирован вместе с еще двумя офицерами в Тобольск для доставки императорских указов.

То, что этот офицерик пустое место, я понял сразу, но совершенно не хотелось его обижать, да и не мешало убедиться в справедливости своего умозаключения. Панкрат обозвал подпоручика чиновником окружной канцелярии, но таковым он не являлся. Просто за скверный характер и постоянное нытье старшие товарищи его наказали и доставка указов государыни из Тобольска в Минусинск, а затем и в Усть-Ус была поручена именно ему.

Тепло, сытный ужин, хороший алкоголь, а наше вино и полуфабрикат будущего ягодного бренди, то есть попросту ягодный самогон, на контрасте с днями и ночами, проведенными на льду Енисея и его заснеженных берегах, сделали свое «подлое» дело. Господина подпоручика развезло и он откровенно сказал, что сейчас его мечта поскорее оказаться в Минусинске, а так как ненавистное ему поручение выполнено, то он возвращается в столицу и подает в отставку.

Сей господин как тот мавр, сделал свое дело и может уходить. Меня его скорейший отъезд очень устраивал. Как источник информации подпоручик был уже совершенно не интересен, всё что меня интересовало он уже рассказал, а всю подковерность императорских указов мне расскажет наш хороший знакомый Ипполит, который по поручению своего патрона тоже пришел с обозом.

Вначале ужина господин Чернов косился на Леонова, откровенно демонстрируя свою неприязнь к человеку с клеймом на лбу, но алкоголь быстро сделал его менее щепетильным и после очередного «дринка» нашего "недобренди" я смело оставил подпоручика на попечение Афанасия Петровича. Мне предстояла беседа с урядником и казаками. Панкрат теплую компанию покинул ещё раньше.

Казаки на ночь разместились в трех освободившихся юртах, в остальных расположились кандидаты в переселенцы к нам. Уряднику была выделена персональная юрта.

Когда-то на уроке истории один из моих учеников спросил, а как жилось на свете после гражданской войны тем, кто убивал таких же русских, как он сам? Вот теперь я знал ответ: тяжело жилось. Я не знал, что на душе у людей восемнадцатого века, но моя душа болела, а сердце плакало от того, что пришлось убивать казаков.

Панкрат знал о моем предполагаем визите и в юрте урядника не было посторонних. После пары незначительных фраз о погоде и природе, я спросил, что говориться в лоб.

— Скажи мне, урядник, только честно, что говорят казаки и казачки. От наших рук не один казак погиб, — говорить на эту тему мне было трудно, даже слова с трудом подбирались.

— А что тут говорить, ваше светлость. Мы люди подневольные, а у вас выхода не было. А баба она и есть баба, даже если и казачка. Повыли конечно, — казак потупил голову и замолчал.

— Вот что, урядник. Я заплачу за каждого убитого нами. Даже за таких, как тот хорунжий Пчелка. Когда пойдете обратно, скажу точно кто и как платить будет.

Урядник резко поднял голову и посмотрел мне прямо в глаза.

— Хорошо, ваша светлость, — у меня в буквальном смысле камень с души упал.

— Скажи, урядник, вы завтра сможете обратно идти?

— А чего же не смочь, ваша светлость? — усмехнулся казак.

— Панкрат, скажи Прохору, пусть подаст мешок, — Панкрат молча встал и вышел из юрты.

Ипполит привез мне для обмена на наши золотые слитки тысячу серебряных рублей екатерининской чеканки, в каждой монете было двадцать четыре грамма и я приказал Прохору положить в отдельный мешок двести двадцать рублей.

Раскрыв мешок, я спросил урядника:

— Благодарность мою за труды примешь?

— А чего же не принять, ваша светлость, ежели от чистого сердца, — широкая улыбка дополнила ответ.

— От чистого, — подтвердил я, отсчитывая двадцать рублей. — Двадцать, это тебе. А твоим казакам по десять на брата, — я протянул мешок Панкрату, он взял его и вышел из юрты. Мы с ним заранее договорились, что агитационная работа с казаками его забота.

Монеты были совершенно новенькими, четко читались все надписи. Вероятно, лежали у кого-то в загашнике. Урядник степенно принял мою благодарность, достал небольшой кожаный мешок и ссыпал монеты в него.

— Благодарствую, ваша светлость, — казак слегка подкинул мешочек ладонью, как бы проверяя вес. — Чем вам послужить можем?

Я улыбаясь покачал головой.

— Да ничем. Ваш подпоручик уже лыка не вяжет, завтра только к обеду глаза продерет, не раньше. Мы его погрузим в возок и езжайте спокойно до дому. Тебе же велено было выполнять приказы их благородия? — урядник ухмыляясь утвердительно закивал головой. — А господин Чернов спит и видит, как он обратно едет.

Купеческий приказчик Ипполит успел мне рассказать много интересного и про указы, и про господина подпоручика. Отношения с Китаем у России были сложные. В Петербурге и тем более в Тобольске, помнили как проходилось воевать и с джунгарами и с маньчжурами. Во время последней войны с Джунгарским ханством семидесятитысячная цинская армия дошла до Телецкого озера. Каким-то непостижимым образом в Тобольске и Петербурге уже знали об устроенных нами разгромах на Уюке и Енисее. Каким образом и кто так быстро мог доставить эти известия я естественно не знал, но предположение у меня возникло, когда Ипполит начал рассказ про господина Чернова.

Вдобавок в Кяхте не ладилась торговля с Китаем. А тут на пограничных землях, а Усинская долина фактически была какой-то серой зоной между реальными русскими и циньскими владениями, появляется какая-то непонятная прокладка. Но она уже умудрилась накостылять цинским властям и имеет все шансы продолжить в том же духе, да еще и наладить параллельную Кяхте торговлю.