— А мисс Лейн?

— Примерно на таком же расстоянии. Она стояла спиной ко мне.

— Но вы могли видеть лицо миссис Оукли. Как она выглядела?

— Потрясенной, испуганной.

— А потом она опустилась на колени перед Порлоком, назвала его Гленом и сказала, что кто-то убил его?

— Да.

Старший инспектор продолжал опрос гостей мистера Порлока. Если он и устал спрашивать об одном и том же, то ничем этого не выдавал. Некоторые разговоры были очень краткими, а некоторые казались невыносимо долгими, особенно собеседникам Лэма.

Мистер Мастермен, выйдя из кабинета, выглядел примерно так, как недавно описывал его Эрнест Пирсон: будто переплыл Ла-Манш в шторм. Когда он шел к себе в комнату, дверь одной из спален открылась и его окликнула сестра.

— Джеймс, я хочу поговорить с тобой.

— Хочешь, но не сможешь, — огрызнулся Мастермен.

Но прежде чем он добрался до своей комнаты, сестра догнала его и схватила за руку. Мастермен чувствовал, как напряжены ее пальцы.

— Если я не смогу поговорить с тобой, — почти беззвучно прошептала она, — то спущусь и поговорю с ними. Ты предпочитаешь это?

Мастермен обернулся и посмотрел на нее. Если отмахиваться от женщин, они способны на любую глупость. Его сестра не являлась исключением.

— В этом доме я не стану ни о чем разговаривать, — холодно сказал он. — Если тебе не лень надевать пальто и шляпу, давай выйдем.

Она молча отошла и так же молча вернулась в старой шубе и поношенной черной шляпе. Они спустились по лестнице, вышли через парадную дверь и направились через сад к широкой лужайке для крокета. Лужайка выглядела далеко не такой ухоженной, как до войны, когда сестры Помрой играли в крокет с их пожилыми друзьями, но обладала одним неотъемлемым достоинством — если вы встанете посередине, никто не сможет подобраться к вам незаметно и подслушать ваши разговоры.

Только когда они оказались в центре лужайки, Мастермен нарушил молчание:

— Что ты хочешь мне сказать? Думаю, нам было бы лучше пройтись туда-сюда. Это выглядело бы более естественно.

Мисс Мастермен теребила ворот своей шубы так же нервно, как только что его пальцы.

— О чем с тобой говорили эти люди? — не глядя на брата, спросила она. — Что ты им сказал? Что они хотели узнать?

Мастермен пожал плечами.

— Обычные вещи — давно ли я знал Порлока, приезжал ли к нему раньше, в каких мы были отношениях. Потом расспрашивали о вчерашнем вечере — о разговорах за обедом и тому подобном…

— О чем именно?

Он покосился на нее.

— Много будешь знать — скоро состаришься. Но если тебе так уж интересно, инспектор спрашивал о светящейся краске. Кто-то пометил ею Порлока. Помнишь то белое пятно вокруг кинжала? Естественно, полиция хочет знать, кто его туда поставил, ну и теперь прикидывают, кто мог это сделать. К сожалению, теоретически могли мы все — возможно, кроме Тоута. Странно, что никто не может точно вспомнить, выходил ли Тоут в холл смотреть шараду. Было так темно, что он мог сделать это незаметно.

— Когда ты включил свет, его там не было, — заметила мисс Мастермен.

— После шарады? Да. Но Тоут и не должен был находиться там тогда, если это он заколол Порлока. Он мог посадить на него пятно в темноте, выскользнуть через дверь в гардеробную и ждать за ней. Никто бы не заметил, если бы эта дверь осталась приоткрытой. Когда шарада кончилась и свет зажгли снова, ему оставалось только выждать, пока Порлок отойдет от остальных, что он и сделал, а потом погасить свет — у двери в гардеробную есть выключатели. Тоуту не понадобилось бы много времени, чтобы подойти к Порлоку, заколоть его и отступить к двери в гостиную, где он находился, когда зажегся свет.

Мисс Мастермен перестала ходить взад-вперед.

— По-твоему, именно это и произошло?

— Девочка моя, откуда мне знать? Могло произойти.

— Джеффри… — Она не договорила.

— Да?

— А это не ты…

Он коротко усмехнулся.

— Нет, Агнес, не я. Признаю, что были моменты, когда я мог бы с удовольствием его прикончить. Но, как видишь, обошлось. Кто-то избавил меня от хлопот. Проблема в том, что в доме есть любитель подслушивать — не иначе, как этот дворецкий с впалыми щеками. И вот результат: у инспектора возникла идея, что Порлок мог меня шантажировать.

— Он это и делал.

— Не вздумай проболтаться об этом инспектору. — Тон Мастермена стал резким. — Я, практически, уверен, что у них нет никаких доказательств. Инспектор сказал, что часть моего разговора с Порлоком подслушали, что там фигурировало слово «шантаж» и упоминалось об исчезнувшем завещании. Это еще ничего не значит. Но ты держи язык за зубами, слышишь, Агнес? Что бы инспектор у тебя ни спрашивал, отвечай, что у нас Порлоком были чисто деловые отношения и что о моих делах ты ничего не знаешь. До вчерашнего дня ты с ним ни разу не встречалась, а держался он очень дружелюбно. Придерживайся этого, и все будет в порядке.

Агнес Мастермен тяжело вздохнула. Она всегда побаивалась брата, но сейчас должна была поговорить с ним начистоту — сейчас или никогда. Слова, которые Агнес часами обдумывала нескончаемыми бессонными ночами и запирала в своем ноющем сердце столь же нескончаемыми днями, теперь хлынули с ее уст бурным потоком.

— Я больше так не могу, Джеффри! Ты должен рассказать мне; что ты сделал с завещанием кузины Мейбл. По ее словам, ты вошел, когда она перечитывала завещание, и забрал его у нее. Бедняжка была смертельно напугана — мне не следовало оставлять ее одну. Ты вернулся и напугал ее снова — или…

— Какие жуткие идеи приходят тебе в голову, моя дорогая Агнес! — усмехнулся Джеффри Мастермен. — Раз я забрал завещание, чего ради мне было возвращаться? Если бы кузина Мейбл той же ночью не умерла во сне, я бы, несомненно, повидал ее снова, возможно, вернул бы ей завещание и дал бы хороший совет. Но ничего этого не понадобилось — вмешалась природа. Тебя волнует, не помог ли я природе? Я могу ответить одно: иметь всяческие претензии к старой леди, лишившей наследства собственную родню, еще не означает, что ты убийца.

Агнес посмотрела ему в глаза.

— Джеффри, ты можешь поклясться, что не возвращался к кузине Мейбл, не пугал ее и не… не прикасался к ней?

— Конечно могу. Но зачем все эти клятвы? Лучше будем придерживаться фактов. Я не возвращался к ней.

Мастермен видел, что сестра ему поверила — возможно, поверила больше, чем если бы он стал бурно протестовать. Она глубоко вздохнула и явно расслабилась.

— Нам лучше пройтись, — сказал он, взяв ее за руку. — Может показаться странным, что мы торчим на одном месте.

Когда они отошли от лужайки, Агнес спросила, но уже без прежней тревоги и напряжения:

— Что было в том завещании?

Мастермен горько усмехнулся.

— О, ты получала свои пятьдесят тысяч! «Моей дорогой кузине Агнес Мастермен, которая всегда была добра ко мне…» А вот меня она не называла «дорогой» и оставила мне только жалкие пять тысяч — остальные сорок пять отписала на благотворительные нужды! По-твоему, я должен был с этим смириться?

Щеки Агнес покрылись румянцем, а взгляд просветлел. В этот момент она выглядела почти счастливой.

— Почему же ты не рассказал мне об этом, Джеффри? Мы можем все уладить. Ты возьмешь мои пятьдесят тысяч — мне они не нужны — и отдашь мне то, что кузина Мейбл оставила тебе. Тебе придется только пойти к адвокатам и сказать, что ты нашел новое завещание. Можешь объяснить, что оно лежало в коробке из-под печенья — это истинная правда, потому что бедняжка именно там его и прятала. Тогда мы наконец избавимся от этого кошмара, который сводит меня в могилу!

Ее голос дрожал от волнения, а шаг заметно ускорился.

Мастермен удивленно посмотрел на сестру.

— Как трогательно, моя дорогая Агнес! Если ты в самом деле хочешь выбросить сорок пять тысяч фунтов на благотворительные цели, я не стану вмешиваться, хотя советовал бы тебе обуздать твою щедрость. Но у меня нет в кармане завещания, а Трауэр и Уэйкфилд не живут напротив, так что с этим придется подождать до нашего возвращения. А до тех пор не забывай, что, если возникнут неприятности в связи со смертью Порлока и упоминанием о шантаже, я не смогу предъявить это завещание. Так что если хочешь ублаготворить твою чувствительную совесть, тебе понадобится разыграть убедительный спектакль для Скотленд-Ярда.