Возьмем третий и четвертый пункты моего перечня многозначительных фактов. «Миссис Бойнтон получала удовольствие, удерживая свою семью от контактов с другими людьми». «В день своей смерти миссис Бойнтон предложила семье отправиться на прогулку и оставить ее в лагере».
Эти два факта абсолютно противоречат друг другу! Почему именно в тот день миссис Бойнтон внезапно полностью изменила свою обычную политику? У нее неожиданно потеплело на душе? Пробудилось стремление делать добро? Судя по тому, что я о ней слышал, это кажется мне невероятным! В чем же причина?
Давайте повнимательнее разберемся в характере миссис Бойнтон. О ней имеется много различных отзывов. Деспотичная старуха, садистка, любящая причинять душевную боль, воплощение зла, наконец, сумасшедшая. Какой же из этих отзывов правдив?
Лично я думаю, что Сара Кинг ближе всех подошла к истине, когда в Иерусалиме старая леди неожиданно показалась ей жалкой. И не просто жалкой, а потерпевшей неудачу!
Попробуем представить себе психическое состояние миссис Бойнтон. Женщина с врожденной жаждой властвовать и производить сильное впечатление на других людей. Миссис Бойнтон никогда не пыталась подавить эту всепоглощающую страсть – напротив, mesdames et messieurs,[63] она культивировала ее! Но к чему это привело в итоге? Она не обрела великую власть, не превратилась в объект страха и ненависти для всех, а стала всего лишь мелким тираном своей семьи! И, как объяснил мне доктор Жерар, это постепенно ей наскучило. Пожилым леди часто надоедают их хобби. Миссис Бойнтон искала острых ощущений, пытаясь расширить сферу своей деятельности и рискуя сделать свою власть менее надежной. Но это привело совершенно к иным результатам! Отправившись за границу, она впервые осознала собственную незначительность!
А сейчас мы подходим к пункту номер десять – словам, произнесенным миссис Бойнтон в Иерусалиме. Сара Кинг в разговоре с ней четко и бескомпромиссно обнажила никчемность и тщетность ее существования. А теперь внимательно выслушайте то, что ответила миссис Бойнтон. По словам мисс Кинг, она говорила необычайно злобно и даже не глядя на нее: «Я никогда ничего не забываю – ни одного поступка, ни одного имени, ни одного лица».
Эти слова и громкий резкий голос, которым они были произнесены, произвели огромное впечатление на мисс Кинг. Впечатление было настолько сильным, что, по-моему, оно помешало ей осознать их подлинное значение.
А вы его понимаете? – Пуаро подождал с минуту. – Похоже, что нет. Но, mes amis,[64] неужели вы не видите, что эта фраза не была ответом на сказанное мисс Кинг? «Я никогда ничего не забываю – ни одного поступка, ни одного имени, ни одного лица». В этом нет никакого смысла! Если бы миссис Бойнтон сказала что-нибудь вроде «Я не забываю дерзости», тогда другое дело, но, нет, она упомянула о лице.
Пуаро хлопнул в ладоши.
– Это же бросается в глаза! Слова, якобы обращенные к мисс Кинг, в действительности ей не предназначались! Они были адресованы кому-то, кто стоял позади мисс Кинг.
Он сделал паузу, глядя на выражения лиц слушателей.
– В жизни миссис Бойнтон это был важнейший психологический этап! Ее разоблачила смышленая молодая женщина! Она была полна ярости, но в этот момент узнала лицо из прошлого – жертву, готовую попасть ей в руки!
Как видите, мы возвращаемся к постороннему! Теперь становится понятным неожиданное благодушие миссис Бойнтон в день ее смерти. Она хотела избавиться от своей семьи, потому что, простите за вульгарность, у нее появилась для жарки другая рыба! Ей нужно было расчистить поле для разговора с новой жертвой…
Давайте взглянем на события дня с этой точки зрения. Молодые Бойнтоны отправляются на прогулку. Миссис Бойнтон сидит у своей пещеры. Рассмотрим повнимательнее показания леди Уэстхолм и мисс Прайс. Последняя свидетельница весьма ненадежна – она ненаблюдательна и легко поддается внушению. С другой стороны, наблюдательность и педантичность леди Уэстхолм не оставляют желать лучшего. Обе леди едины в одном – кто-то из арабских слуг подошел к миссис Бойнтон, чем-то рассердил ее и поспешно удалился. Леди Уэстхолм заявила, что слуга сначала вошел в палатку Джиневры Бойнтон, но вы, возможно, помните, что палатка доктора Жерара стояла рядом с палаткой Джиневры. Весьма вероятно, что араб входил именно в палатку доктора…
– Вы хотите сказать, – прервал Карбери, – что один из моих бедуинов прикончил старую леди, уколов ее шприцем? Это нелепо!
– Подождите, полковник, я еще не закончил. Итак, допустим, что араб вошел в палатку доктора Жерара, а не Джиневры Бойнтон. Что дальше? Обе леди заявляют, что не могли достаточно четко разглядеть его лицо и не слышали, что он говорил. Это вполне понятно. Расстояние между шатром и выступом, на котором сидела миссис Бойнтон, составляет около двухсот ярдов. Однако леди Уэстхолм четко описала рваные бриджи араба и небрежно повязанные обмотки для ног.
Пуаро склонился вперед.
– И это, друзья мои, очень странно! Потому что, если она не могла разглядеть лицо этого человека и слышать его слова, она никак не могла заметить состояние его брюк и обмоток на расстоянии двухсот ярдов!
Это подало мне любопытную идею! К чему было так настаивать на рваных бриджах и неопрятных обмотках? Не потому ли, что бриджи не были рваными, а обмоток не существовало вовсе? Леди Уэстхолм и мисс Прайс обе видели этого человека, но с того места, где они сидели, они не могли видеть друг друга! Это подтверждает тот факт, что позже леди Уэстхолм подошла посмотреть, проснулась ли мисс Прайс, и застала ее сидящей у входа в ее палатку.
– Господи! – воскликнул полковник Карбери, внезапно выпрямившись. – Вы предполагаете…
– Я предполагаю, что, осведомившись, чем занимается мисс Прайс (единственный свидетель, который мог в это время бодрствовать), леди Уэстхолм вернулась в свою палатку, надела бриджи для верховой езды и куртку цвета хаки, соорудила арабский головной убор из клетчатой пылевой тряпки и мотка вязальной шерсти и, замаскировавшись таким образом, смело вошла в палатку доктора Жерара, где заглянула в аптечку, выбрала подходящее лекарство, взяла шприц и наполнила его. Затем направилась к своей жертве.
Миссис Бойнтон, вероятно, дремала. Леди Уэстхолм действовала быстро. Она схватила ее за запястье и ввела яд. Миссис Бойнтон вскрикнула, попыталась подняться и тут же обмякла. «Араб» поспешил прочь, как будто за ним гнались. Миссис Бойнтон взмахнула палкой, снова попытавшись встать, затем упала на стул.
Через пять минут леди Уэстхолм присоединяется к мисс Прайс и комментирует сцену, которую та только что наблюдала, навязывая ей свою версию. Потом обе отправляются на прогулку, задержавшись у выступа, где леди Уэстхолм окликает миссис Бойнтон. Она не получает ответа – старая леди мертва, – но говорит мисс Прайс: «Как грубо фыркать на нас таким образом!» Мисс Прайс охотно этому верит – она не раз слышала, как миссис Бойнтон отвечала фырканьем, и готова в случае необходимости искренне поклясться, что так было и на сей раз. Леди Уэстхолм достаточно часто заседала в комитетах с женщинами типа мисс Прайс, чтобы знать, как на них влияют ее высокое положение и властные манеры. Единственным моментом, где ее план дал сбой, было возвращение шприца. Доктор Жерар пришел назад в лагерь слишком быстро. Леди Уэстхолм надеялась, что он не заметил отсутствия шприца или решил, что положил его в другое место, поэтому вернула шприц ночью.
Пуаро умолк.
– Но зачем леди Уэстхолм было убивать старую миссис Бойнтон?! – воскликнула Сара.
– Разве вы не упоминали, что леди Уэстхолм находилась рядом с вами, когда вы говорили с миссис Бойнтон в Иерусалиме? Это к ней были обращены слова миссис Бойнтон: «Я никогда ничего не забываю – ни одного поступка, ни одного имени, ни одного лица». Сопоставьте это с фактом, что миссис Бойнтон была тюремной надзирательницей, и вы сможете догадаться об остальном. Лорд Уэстхолм повстречал будущую жену во время трансатлантического плавания, когда возвращался из Америки. До брака леди Уэстхолм была преступницей и отбывала наказание в тюрьме.
