Эрих Кестнер

ПРИТЧА О СЧАСТЬЕ

Перевод Е. Факторовича

му было никак не меньше семидесяти, этому старику, сидевшему напротив меня в прокуренной пивнушке. Волосы его словно снежком припорошило, а глаза блестели как гладкий лед катка. «Ох, как неразумны люди», — сказал он и так покачал головой, что я испугался — а вдруг с его волос посыпятся снежинки. «В конце концов, счастье не твердокопченая колбаса, от которой каждый день можно отрезать по кусочку!». «Верно, — сказал я. — У счастья ничего общего с копченостями нету. Хотя…» — «Хотя?» — «Хотя как раз у вас такой вид, будто в вашем подвале висит целый окорок счастья». — «Я — исключение, — сказал он и отпил глоток. — Я — исключение. Потому что я человек, у которого осталось в запасе желание». Он испытующе взглянул на меня и принялся рассказывать свою историю.

— Давно уже это было, — начал он, подперев голову ладонями, — очень давно. Лет сорок. Я был тогда молод и страдал от жизни, как от флюса. И вот, когда я однажды в полдень сидел на зеленой парковой скамейке, расстроенный и огорченный, ко мне подсел старичок и как бы между прочим сказал:

— Значит, так. Мы все обдумали. Даем тебе три желания. — Я уставился в свою газету, делая вид, что ничего не слышу.

— Можешь пожелать, чего угодно, — продолжал он, — самую прекрасную женщину, или громадные деньги, или по-королевски пышные усы — дело твое. Но будь, наконец, счастлив! Твое недовольство жизнью нас просто бесит!

Он был похож на деда-мороза в цивильном. Окладистая белая борода, красные щечки-яблочки, брови — будто из елочной ваты. Может, он был чересчур добродушен на вид. Рассмотрев его как следует, я снова уставился в газету.

— И хотя нас абсолютно не касается, как ты поступишь со своими тремя желаниями, — сказал он, — не будет ошибкой хорошенько подумать, что и когда себе пожелать. Ибо три желания это не четыре и не пять, а три. И если ты и после всего останешься таким же завистливым и недовольным, мы ни тебе, ни себе помочь больше не сможем.

Не знаю, можете ли вы поставить себя на мое место. Я сидел на скамейке, негодуя на бога и мироздание. Где-то вдалеке перезванивались трамваи. Почетный караул, с трубами и барабанами, маршировал перед дворцом. А рядом со мной сидел этот старый болтун!

— И вы пришли в бешенство?

— Да. На душе у меня было как в котле, который вот-вот лопнет.

И когда он вновь открыл было свой старческий ротик, я, дрожа от ярости, выдавил из себя: «Чтобы вы, старый осел, перестали мне „тыкать“, я выскажу сейчас свое первое и острейшее желание — убирайтесь-ка вы ко всем чертям!» Это было не очень-то вежливо с моей стороны, но я просто не мог иначе. Не то меня бы разорвало.

— И что же?

— Что — «что же»?

— Он — исчез?

— Ах, это! Конечно, исчез! Как корова языком слизала. В ту же секунду. Растворился, превратился в ничто. Мне просто дурно сделалось от страха. Похоже, эта история с желаниями — не обман! И первое желание уже исполнилось! Боже милостивый! И если оно исполнилось, то этот добрый, милый, любезный дедушка, кем бы он ни был, не просто исчез и не просто удалился с моей скамейки, нет — он попал черту в лапы! «Да не чуди ты, — сказал я сам себе, — никакого ада не существует, как нет никаких чертей». Но три желания — они разве есть? И несмотря ни на что старик, как только я этого пожелал, исчез… Меня бросало из холода в жар. Колени дрожали. Как быть? Надо старика вернуть, есть ад или нет. Это я просто обязан сделать для него. И на это я должен истратить второе желание, второе из трех, — о, я осел! Или оставить его там, где он был? С его красивыми красными щечками-яблочками? Эти яблочки там испекутся, подумал я с ужасом. Выбора уже не оставалось. Я закрыл глаза и испуганно прошептал: «Хочу, чтобы старик снова сидел рядом со мной!» Знаете, я долгие годы, даже засыпая, ругал себя последними словами, что так вот, ни за что ни про что прошляпил свое второе желание, но тогда я не нашел другого выхода. Да его и не было…

— И что?

— Что — «что»?

— Он явился?

— Ах, это! Конечно, немедленно! В ту же секунду. Сидел рядом со мной, будто я никогда не велел ему исчезнуть. То есть вообще-то было заметно, что он… что он где-то побывал, где черти водятся, вернее сказать, где очень жарко. Да-а. Его кустистые белые брови немножко подгорели. И красивая окладистая борода тоже. Особенно по краям. Он смотрел на меня с упреком. Потом достал из кармана щеточку, причесал бороду и брови и сказал обиженно: «Послушайте, молодой человек, это было не очень-то мило с вашей стороны». В ответ я пробормотал какие-то извинения. Как мне, мол, жаль. И что в три желания я сначала не поверил. И что я, как-никак, постарался исправить свою промашку. «Это верно, — сказал он, — самое было время». Тут он улыбнулся. Улыбнулся так дружелюбно, что я чуть не прослезился. «Теперь у вас осталось лишь одно желание, — сказал он, — третье. С ним, я надеюсь, вы не поступите столь неосторожно. Обещаете мне?» Я кивнул и сглотнул слюну. «Да, — ответил я чуть погодя, — но при одном условии: если вы опять перейдете со мной на „ты“». Он опять улыбнулся. «Хорошо, мой мальчик, — сказал он, подавая мне руку, — будь счастлив. И не будь слишком несчастлив. Не забывай о третьем желании». «Обещаю вам это», — ответил я торжественно. Но его уже не было рядом. Как ветром сдуло.

— И что?

— Что — «что»?

— С тех пор вы счастливы?

— Ах, это! Счастлив?

Мой сосед встал, взял шляпу и пальто с вешалки, посмотрел на меня своими блестящими глазами и сказал:

— К последнему желанию я не прикасался сорок лет. Иногда я был уже близок к этому. Но нет. Желания хороши до тех пор, пока они не исполнились. Желаю вам всех благ…

Я смотрел в окно, как он переходил улицу. Вокруг него плясали в хороводе снежинки. И он совершенно забыл сказать мне, счастлив ли он по крайней мере. Или он поступил так нарочно? Это ведь тоже не исключено…

Пер Лагерквист

А ЛИФТ СПУСКАЛСЯ В ПРЕИСПОДНЮЮ

Перевод Р. Рыбкина

аместитель директора банка Йенссон открыл снаружи дверь роскошного лифта и нежно подтолкнул вперед грациозное создание, от которого пахло пудрой и мехами. В лифте они опустились на мягкое сиденье, тесно прижавшись друг к другу, и лифт пошел вниз. Маленькая женщина потянулась к Йенссону полуоткрытыми губами, источавшими запах вина, и они поцеловались. Они только что поужинали на открытой террасе отеля, под звездами, и теперь собрались развлечься.

— Как чудесно было наверху, любимый, — прошептала она. — Так поэтично сидеть там с тобой, будто мы парим высоко-высоко, среди звезд. Только там начинаешь понимать, что такое любовь. Ты ведь любишь меня, правда?

Заместитель директора банка ответил поцелуем еще более долгим, чем первый. Лифт опускался.

— Как хорошо, что ты пришла, моя маленькая, — сказал он, — я уже места себе не находил.

— Да, но если бы ты знал, какой он был несносный! Как только я начала приводить себя в порядок, он спросил меня, куда я иду. «Туда, куда считаю нужным», — ответила я. Ведь как-никак я не арестантка. Тогда он сел и вытаращился на меня и таращился все время, пока я одевалась, надевала мое новое бежевое платье, как, по-твоему, оно мне идет? Что вообще идет мне больше, может, все-таки розовое?

— Тебе все идет, любимая, — восторженно ответил заместитель директора банка, — но такой ослепительной, как сегодня, я еще не видел тебя никогда.

Благодарно улыбнувшись ему, она расстегнула шубку, и губы их слились в долгом поцелуе. Лифт опускался.