Жанна (сияя, сжав от восторга ладони). Ах, сеньор! Вокруг вашей головы – сияние, как у святого.

Пуленгей. Как она проникнет к королю?

Роберт (с опаской глядя наверх, нет ли над ним и в самом деле нимба). А как она проникла ко мне? Если дофин сумеет ее не пустить – я его недооценивал. (Встает.) Пусть едет в Шинон и скажет, что послал ее я. А там будь что будет.

Жанна. А латы? Можно мне надеть солдатскую одежду, капитан? Можно?

Роберт. Надевай что хочешь. Я умываю руки.

Жанна (в бешеном возбуждении). Идем, Полли, скорей! (Бросается вон из комнаты.)

Роберт (пожимая руку Пуленгею). Прощай, дружище, видишь, на что я отважился? Мало кто на это был бы способен. Но ты прав, в ней что-то есть.

Пуленгей. В ней что-то есть. Прощай. (Выходит.)

Роберт, все еще сомневаясь, не оставила ли его в дураках какая-то сумасшедшая, да еще из низов, отходит от двери, почесывая затылок. Вбегает Управитель с корзинкой.

Управитель. Сеньор, сеньор…

Роберт. Ну, что там еще?

Управитель. Куры несутся как оглашенные! Шесть десятков яиц!

Роберт (судорожно замирает, крестится, с трудом разжимает бледные губы). Боже милостивый! (Громко, задыхаясь.) Воистину, она – посланец Божий!

Замок Шинон в Турени. Часть тронного зала, отделенная занавесью. Дофина ожидают архиепископ Реймский – дородный князь церкви, у которого нет ничего духовного, кроме властной осанки, и лорд-канцлер – монсеньор де ла Тремуйль – заносчивое чудовище, не человек, а винная бочка. Справа от них обоих – дверь. Солнце давно перевалило за полдень 8 марта 1429 года. Архиепископ хранит величавое достоинство, а стоящий от него по левую руку Канцлер просто пышет яростью.

Ла Тремуйль. Какого черта дофин заставляет себя ждать? Ну и терпеньице же у вас – стоите как каменный истукан!

Архиепископ. Конечно. Я – архиепископ, а что такое архиепископ? В некотором роде истукан. Наше ремесло приучило нас к выдержке – ведь нам приходится имело дело с таким политическим дураком! Да к тому же, любезный мой канцлер, у дофина есть привилегия королей: заставлять себя ждать.

Ла Тремуйль. Будь он проклят, этот дофин, не при вас будь сказано! Знаете, сколько он мне должен?

Архиепископ. Видимо, куда больше, чем мне, – вы ведь богаче.

Ла Тремуйль. Двадцать семь тысяч он у меня вытянул напоследок. Двадцать семь тысяч чистоганом.

Архиепископ. Но куда все это девается? Ни разу не видел на нем костюма, который я решился бы кинуть последнему из моих служек.

Ла Тремуйль. За обедом он довольствуется цыпленком или обрезком баранины. (В дверях появляется Паж.) Наконец!

Паж. Увы, ваша светлость, это не его величество. Сюда идет господин де Рец.

Ла Тремуйль. Этот молокосос Синяя Борода? А почему ты нам докладываешь?

Паж. Кажется, что-то случилось. С ним капитан ла Гир.

Входит Жиль де Рец, молодой человек 25 лет, очень франтоватый и очень самоуверенный. Бросая вызов двору, где все гладко выбриты, он кичится своей вьющейся бородкой, выкрашенной в синий цвет. Ему во что бы то ни стало хочется быть приятным, но он не вызывает симпатий, поэтому одиннадцать лет спустя, когда Жиль де Рец попытается восстать против могущества церкви, его обвинят в том, что он получал удовольствие, совершая чудовищные жестокости, и повесят. Пока что виселица еще не бросила на него свою тень. Он весело приближается к Архиепископу. Паж выходит.

Синяя Борода. Ваш смиренный агнец, святейший. Добрый день, монсеньор. Знаете, что случилось с ла Гиром?

Ла Тремуйль. Наверно, так чертыхался, что потерял голову.

Синяя Борода. Наоборот. Франк-Сквернослов, единственный человек в Турени, который даст ему по этой части пять очков вперед, услышал от какого-то солдата, что человеку негоже сквернословить на краю могилы…

Архиепископ. И в других случаях тоже. Но разве Франк-Сквернослов надумал умереть?

Синяя Борода. Он только что свалился в колодезь и утонул. Ла Гир совсем обезумел от страха. (Входит капитан Ла Гир – старый вояка, который чувствует себя куда привольней на бивуаке, чем при дворе.) Я как раз говорю о тебе. Архиепископ тоже думает, что ты – человек пропащий.

Ла Гир (не глядя, шагает мимо Синей Бороды и останавливается между архиепископом и Ла Тремуйлем). Нечего шутить. Дело дрянь… То был совсем не солдат, а переодетый ангел.

Архиепископ, Ла Тремуйль, Синяя Борода (вместе). Ангел?!

Ла Гир. Самый настоящий ангел. Он пробился сюда из Шампани с горсточкой солдат мимо англичан, дезертиров, разбойников и еще невесть кого. Я знаю одного из его спутников – де Пуленгея. Он-то и говорит, что это – ангел. Будь я проклят на веки веков, если я еще хоть разок выругаюсь!

Архиепископ. Весьма благочестивое начало, капитан.

Синяя Борода и Ла Тремуйль смеются. Возвращается Паж.

Паж. Его величество.

Придворные небрежно принимают приличествующие позы. Раздвинув занавес, входит дофин, держа в руках бумагу. Ему 26 лет, и по существу, после смерти отца, он король Карл VII, хотя еще и не коронован. По внешности это довольно жалкое существо, и последняя мода – бриться наголо и прятать как мужчинам, так и женщинам все до последнего волоска под головным убором – отнюдь не делает его красивее. У него небольшие, близко посаженные узкие глазки, длинный нос, который уныло свешивается на вздернутую толстую губу, и выражение лица щенка, привыкшего к тому, что его пинают, но упрямого и трудновоспитуемого. Однако он не глуп и не вульгарен, а задорный юмор дает ему перевес в словесных поединках. Сейчас он взволнован как дитя, получившее новую игрушку. Он подходит к Архиепископу слева. Синяя Борода и Ла Гир отступают к занавеси.

Карл. Архиепископ, знаете, что Роберт де Бодрикур прислал мне из Вокулёра?

Архиепископ (презрительно). Меня давно не забавляют ваши новые игрушки.

Карл (с негодованием). Это совсем не игрушка!

Архиепископ. Ваше высочество напрасно обижается.

Ла Тремуйль (грубо). Хватит ворчать. Что тут у вас?

Карл. А вам какое дело?

Ла Тремуйль. Мое дело знать, какие у вас связи с гарнизоном в Вокулёре. (Выхватив бумагу из рук дофина, не без труда принимается ее читать, водя пальцем по строчкам и разбирая письмо по слогам.)

Карл (чувствуя свое унижение). Вы считаете, что можете обращаться со мной как вам вздумается, потому что я ваш должник и не умею драться. Но в моих жилах течет королевская кровь.

Архиепископ. Ваше высочество, люди сомневаются даже и в этом. В вас так трудно узнать внука Карла Мудрого…

Карл. Я не желаю больше слышать о моем деде! Он был так мудр, что на него пошла мудрость пяти поколений его потомков. Вот я и родился жалким дурнем, которым помыкает, кто хочет.

Архиепископ. Возьмите себя в руки, ваше величество. Такие ребяческие вспышки недостойны вашего сана.

Карл. Снова проповедь? Хоть вы и архиепископ, к вам в гости не приезжают ни святые, ни ангелы.

Архиепископ. О чем вы говорите?

Карл. Ага! Спросите вон этого мужлана. (Показывает на Ла Тремуйля.)

Ла Тремуйль (с яростью). А ну-ка помалкивайте! Понятно?

Карл. Еще бы! И нечего кричать… на весь замок. Лучше бы вы кричали на англичан. И побили бы их для разнообразия.

Ла Тремуйль (подняв кулак). Ах ты, ничто…

Карл (прячась за спину архиепископа). Не смейте поднимать на меня руку! Это измена родине!