Поющая Корова, которому порой нравилось думать о себе как о Кочевнике, упомянул, что Церковь неодобрительно относится к помощи при самоубийстве, но сам он, скорее всего, поступил бы точно так же, хотя деяние это подлежит осуждению.

Среди многих своих грехов Нимми забыл упомянуть грех непослушания. Поющая Корова не стал напоминать об этом. Последовало отпущение грехов и мягкое наказание – вознести по четкам хвалу пяти таинствам и воспеть псалом за ужином.

Как-то холодным вечером они с Коровой брели домой через снежные заносы после вечерни в соседней церквушке, которую делили с местным настоятелем и его небольшим приходом. Вечерню возносили уже на пороге ночи, и в ее молитвах звучали мотивы сна и бодрствования, жизни и смерти, греха и воздаяния. Но в ней не было мягких успокаивающих звуков, и она оставляла по себе ощущение одиночества.

– Могу сказать тебе нечто, что, как я думаю, ты захочешь услышать, отче.

– Выкладывай, – сказал Поющая Корова.

– Помнишь, как мы удрали и пытались присоединиться к Кузнечикам? Они покормили нас, дали отдохнуть два дня, а затем бичами выгнали со стоянки, вокруг которой лежал точно такой же снег. Тебе было так же горько, как и мне?

– О, эти ременные бичи! Слушай, до сих пор не знаю, чем мы их так обидели. Я было думал, что ты или Крапивник подъехали к какой-то девчонке. Может, дело было в том, что наши родители возделывали землю? В чем было дело? Да, мне было горько, и при встрече с Кузнечиками мне до сих пор не по

себе.

– Если бы мы стали сопротивляться, у нас появились бы шансы, но мы покорились и ушли. Здесь среди Кузнечиков есть женщина-Виджус, которая думает, что вроде помнит трех бродячих сирот, которые примерно в то же время оказались в их вигвамах. Она объяснила мне, почему они дали нам всего лишь поесть, утолить жажду и две ночи поспать.

– Объяснение жестокости не оправдывает ее.

– Может, и нет. Но я пытаюсь вспомнить и повторить то, что она мне говорила. «Кто захочет усыновить подростка, – сказала она, – не зная, как он рос?» Виджусам придется четыре или пять лет кормить его, одевать и учить обращению с лошадьми. И что в обмен? Грубый, неумелый и ленивый забияка, который только и знает, что лезть в драку. Он начнет доставлять беспокойство другим семьям. Может, она его поймает на одной их своих дочерей, но по законам выведения потомства они не смогут пожениться. Или, что еще хуже, он удерет и женится на дочери ее соперницы в деле выведения лошадей! Даже та семья, что скорбит по погибшему сыну, лучше усыновит молодого кугуара, чем приблудного мальчишку.

Поющая Корова засмеялся.

– Она знала о твоем котенке?

– Я прихватил Либраду с собой, когда навещал ее. Сама она удочерила созревшую девочку-подростка. Но у Кочевников, когда девушка вырастает, она остается при матери. Юноша, вырастая, оставляет и мать, и ее семью, когда женится. Дети, у которых нет матерей, желанны тут так же, как прокаженные, разве что они могут драться и чтут культ войны.

– Ременные бичи… – задумался Поющая Корова.

– Это было более двадцати лет назад, отче. А в этом году сам вождь хотел, чтобы я остался и учил его племянников. И я в мои годы был бы усыновлен.

– Я рад, что ты объяснил мне причины их жестокости. Благотворительность – вещь редкая, а порой она совершенно непрактична, – Поющая Корова на минуту задумался. – Бабушка вождя, наверное, поверила, что твой обет целомудрия защитит всех ее дочерей.

Отвернувшись, Чернозуб покраснел.

– Ты обещал забыть то, что я тебе рассказал на исповеди, – укорил он приора, когда они вошли в общую спальню монахов.

В таком маленьком приорстве каждому по очереди приходилось исполнять обязанности повара или уборщика. Топор передал Чернозубу, что папа хотел бы получить рецепт того самого жаркого из потрохов, и, когда пришла его очередь встать к плите, он попросил у отца Му разрешения приготовить блюда для всей той братии, кому позволено есть мясо. Когда разрешение было получено, Чернозуб купил у местного мясника все ингредиенты, приготовил блюдо и послал кварту его в папский дворец. Отсутствие ответа стало показателем, что он по-прежнему не пользуется благоволением папы. Либрада с удовольствием доела остатки. В первый же день своего пребывания там она поймала мышь, что обеспечило ей стол и кров.

– Почему ты назвал ее Либрада? Что это значит? – спросил приор.

– Имя испанское и означает «быть свободной». Что ее и ждет прежде, чем она станет такой большой, что сожрет одного из нас.

Зима 3245 – 3246 гг. была самой мягкой на всеобщей памяти. Большая часть орды Диких Собак, как обычно, повела своих коров на юг. Агенты Ханнегана среди безродных разбойников наблюдали за движением стад, но не замечали ничего особенного, о чем стоило бы докладывать, – вплоть до марта, когда воины всех орд собрались в армию под командованием самого властителя Хонгана, заместителем которого стал Оксшо. Несколько дней они неторопливо двигались на восток, затем повернули к югу и вышли к реке. Прежде чем Филлипео Харг узнал об этом рейде, конные Кочевники форсировали Нэди-Энн и с тыла атаковали те тексаркские части, которые окопались на восточном берегу Уочиты. С собой они прихватили трех Кузнечиков, обучавших собак, и около сотни боевых псов, которые рвали в куски всех пехотинцев, от которых не пахло Кочевником. Погибли по крайней мере шесть воинов Оксшо, которые не благоухали привычными для Кузнечиков ароматами; при свете полной луны пасхальными ночами псы вцеплялись в горло тексаркским солдатам и тем их невольным союзникам из Зайцев, которые ели слишком много лука, дабы от них исходили привычные тут запахи. Нападение собак в ночь на Святую субботу позволило силам Онму Куна беспрепятственно пересечь Уочиту и, примкнув штыки, одним ударом взять укрепление. К восходу солнца дня Пасхи собачники наконец смогли успокоить разъяренных псов, бой закончился, никто из Зайцев больше не пострадал, хорошо отдохнувшие войска мэра Диона пересекли реку и верхами понесли войну дальше на восток.

Ранним утром после сражения Хонган Осле Чиир встретился с Онму Куном на поле боя – тот ехал в сопровождении сил Зайцев, от командования которыми пока воздерживался. У него были свои причины неприязни к их шаманам. Зайцы не уважали Онму Куна, зная, что он занимался контрабандой. Почтительное отношение к владыке всех орд усиливалось тем фактом, что он был не из Зайцев. В этом сказывалось самоуничижение покоренного народа.

Сюда недавно прибыл отец Наступи-на-Змею, который в полдень 25 марта отслужил мессу в честь Воскрешения Христа – за много лет столь ранняя Пасха – и на глазах всех воинов и Зайцев, обитавших в этих местах, дал причастие властителю Хонгану Осле, вождям Оксшо Ксону и Онму Куну. Раздался взрыв всеобщего ликования – Христос одолел смерть, а Кочевники одержали верх над тиранией. Никогда еще на памяти старого священника угнетенный народ так бурно не выражал свою радость, как в этот день великого праздника.

Святой Сумасшедший провел тут не менее недели, восстанавливая уважение Зайцев к вождю их племени тем, что всюду сопутствовал ему и, слушая, как к Онму обращаются и бойцы сопротивления, и группы гражданских лиц, подтверждал слова вождя несколькими своими репликами, после чего толпа разражалась радостными криками.

После боя осталось примерно семьсот пленников, не получивших ранений. Воины из Зайцев начали было калечить их, но тут вмешался Святой Сумасшедший и положил этому конец. Этот обычай Кочевников был забыт вскоре после завоевания Тексарка и существовал лишь по отношению к пойманным шпионам и диверсантам, но Зайцы хотели лишь почтить древний обычай, поскольку Онму Кун рассказал им, что Хонган сделал с Эсситом Лойте.

Войска Ханнегана откатились на запад, где объединились в противостоянии мятежникам-Зайцам, и Онму собрал армию, которая вслед за легкой кавалерией Диона двинулась им навстречу. Поскольку в этих местах вражеские силы были уничтожены, а Зайцы, готовясь к новым сражениям, преисполнились энтузиазма, Хонган и Оксшо увели всадников Диких Собак из этого района.