– Сделай что-нибудь с рукой. Рана неглубокая.

– Я думаю, он хотел заколоть меня, Топор.

– Думаешь? – хмыкнул Топор. – Ну-ну! Кардинал предупреждал меня относительно Улада. Ему крепко не повезло с заместителем Эдрии. У этого типа есть привычка мгновенно впадать в неистовство. Но он только на время. В Новом Иерусалиме разозлились, что он счел Эдрию персоной нон грата, и специально подсунули нам Улада. Уж очень они самонадеянны.

– Почему бы его не посадить за решетку?

– Ну, во-первых, кардинал хочет, чтобы Улад встретил того Кочевника, с которым явится, а во-вторых, он могучий воин и занимает высокий пост в маленькой армии, которая, предполагается, будет на нашей стороне.

– Ради Бога, на нашей стороне против кого? Он один и нас двое – мы составляем троицу? Что значит «на нашей стороне»?

– На стороне нашего хозяина! – глянув на Чернозуба, рявкнул Вушин. – То-то я сомневаюсь в твоей верности, брат Сент-Джордж. И будь уверен, что я перережу тебе горло, если ты предашь его!

– Прошу тебя! Это же я, Чернозуб. Я просто пытаюсь понять, как он думает.

– Это не твое дело. Сиди на своем месте.

– Не ты ли объяснишь мне мое место и будешь удерживать меня на нем? Это что-то новое.

– Объяснять его тебе я не собираюсь. И не хочу ловить тебя, когда ты сорвешься с него.

Да, это было новое – и настоящее. В первый раз Чернозуб по-настоящему ощутил опасность, исходящую от старого воина. Коричневый Пони, должно быть, разгневался куда больше, чем ему казалось. В аббатстве его страх перед Вушином исходил из взвинченной возбудимости. Но позже он уяснил, что Вушин живет лишь для того, чтобы исполнять пожелания своего хозяина, защищать его личность и благосостояние; для Вушина это было высшими ценностями. Чернозуб, совершенно иначе понимая понятие верности, случалось, не слушался хозяина. Вушин знал это, по крайней мере догадывался, ибо монах слишком долго отсутствовал. И между ними уже не существовало прежних отношений, хотя Вушин только что спас его от кинжала Улада. Эдрия все изменила в его жизни.

Едва только Улад вернулся с перевязанной рукой, с восточной стороны появилась карета, влекомая четырьмя прекрасными серыми жеребцами, и остановилась у «Оленьего дома». Знаменосец с традиционным тотемом Кузнечиков спешился и с торжественным штандартом в руках застыл перед рестораном.

«И первыми взвились знамена владыки ада», – мрачно процитировал Чернозуб древнего поэта.

Потом Нимми узнал, что, когда Коричневый Пони встретил Халтора Брама, тот в сопровождении шестнадцати вооруженных до зубов всадников ехал в королевской карете (скорее всего восточного производства, похищенной во время набега в восточные леса), а князь церкви, оставив дома своих внушительных телохранителей, предстал перед ним в сопровождении лишь скромного полицейского из Валаны. Брам явно смутился, увидев, что одинокий церковник – это тот, кто пригласил его, и незамедлительно отослал домой всю охрану, кроме двух стражников. Таким образом, Коричневый Пони вернулся в карете, которую делил с удивленным, но все еще настороженным военным вождем. Когда прибывшие остановились, гигант Улад подошел к карете и представился кардиналу, который, нахмурившись, бросил несколько слов и жестом отослал его.

– Первым он пригласит тебя, – сказал великан Чернозубу и повернулся к Вушину: – А ты будешь охранять вход, – Улад был явно взвинчен. – Когда Кочевники приезжают в город, их надо тут же сажать в тюрьму.

– Так как же они будут заниматься делами?

– Их единственное дело – это воровать.

– Понимаю. Для тебя это увлечение, а для них – дело.

Улад что-то проворчал про себя, а Вушин подтолкнул монаха.

Рядом с возницей сидел Кочевник с длинным ружьем и недобро сжатым ртом. Два вооруженных всадника несли охрану. Полицейский и возница слезли с козел и теперь помогали прелату и другому Кочевнику выйти из кареты. Второй Кочевник был ярче первого. Улад был явно разочарован, видя Кочевников не за решеткой. Трое из них вместе с полицейским остались у кареты, а разодетый Кочевник вместе с прелатом отправились поесть.

После путешествия по равнинам карета была вся в пыли, но видно было, что, богато разукрашенная, она вышла из рук хорошего мастера. Лошади, пусть и уставшие, были элегантными и чистых кровей; упряжка их стоила не меньше тысячи. Дверца кареты была расписана синим с золотом, а из-под слоя дорожной пыли просвечивал красный крест. Кто-то сказал о кресте. Они стояли в центре группки людей, но любой, кто проходил мимо или выходил из гостиницы, обращал внимание на Кочевников, на полицию, на эффектную карету и на прибывшую с ней энергичную команду, после чего присоединялся к зевакам, компания которых уже превращалась в толпу. Чернозуб опасливо посмотрел на У лада.

– Говорю тебе, что это не может быть секретариатской, – сказал бакалейщик из соседних дверей. – Ни у них, ни у церковников нет оружия.

– А как насчет девиза? – спросила женщина рядом с ним. – Он же на латыни, не так ли? – и когда бакалейщик пожал плечами, она обратилась к монаху, который, выйдя из гостиницы, шел мимо кареты: – Разве это не латинский, отче?

– Строго говоря, нет.

– Но ведь это не язык Кочевников!

– Нет, это доподлинно церковный. Английский.

– И что на нем сказано?

– Я кончил школу двадцать лет назад, – сказал клирик. Он двинулся было дальше, но остановился, чтобы добавить: – Хотя тут говорится что-то об огне. И поскольку в ней прибыл кардинал Коричневый Пони, вам лучше уйти.

– Это вы уходите, отец! А я тут живу.

– Может, папа решил создать свою собственную пожарную службу, – сказал студент колледжа Святого Престола. Он повернулся, и тут выяснилось, что это Аберлотт.

Ясность внес Чернозуб.

– Девиз гласит: «Разжигайте огни», – сказал он. – Это геральдический девиз военачальников Кузнечиков. Увидимся потом, – сказал он бывшему соседу по комнате и, покинув собравшихся, пошел постоять около окна.

В таверне кардинал делил трапезу с представителями Кочевников. Им подали жареного цыпленка, запеченного с травами, и местное пиво. Голодным обитателям равнин хватило такта не сетовать на малое количество мяса, но они начисто вымели всю зелень. Брам продолжал бесконечный монолог, начатый им еще в дороге, но кардинал увидел в окне своего секретаря и позвал его в дом. Войдя, Чернозуб увидел, что его хозяин буквально загнан в угол напористым военачальником, который не выбирал выражений в теологическом споре.

– Отец Матери Божьей в то же время ее сын и ее любовник, – говорил Кочевник. Он прищурился, глядя в окно, и сделал вид, что не замечает, как кардинал наблюдает за ним. – Так объясняют наши Виджусы.

Кардинал, отрезав очередной кусок цыпленка, старательно прожевал его, после чего поднял глаза на Брама.

– Ты слышал, что я говорил? – спросил тот.

– Нет, – соврал Коричневый Пони. – Скажи снова, – его диалект Кузнечиков был безупречен, но порой он поглядывал на Чернозуба, словно ища поддержки.

– Отец Матери Божьей в то же время ее сын и ее любовник. Вот так считается у Кузнечиков среди сторонников духа Медведя.

– Ясно, – Коричневый Пони обмакнул цыпленка в соус и оторвал очередной кусок.

Халтор Брам откровенно и неприкрыто старался вызвать у него неприязнь к себе. Он выпрямился и свел брови.

– Ясно! Это означает, что ты согласен?

– Ясно означает, что я услышал твои слова, вождь. Я юрист, а не богослов. Возьми цыпленка.

– Он пригласил вас на цыпленка, – сказал монах, уточняя фразу на языке Диких Собак.

– Если ты юрист, то почему бы тебе не арестовать меня?

– Потому что я юрист не от богословия, а если я тебя арестую, то ты уже никому не принесешь никакой пользы, – он посмотрел на Чернозуба, который согласно кивнул. Ему лишь от случая к случаю приходилось уточнять сказанное.

– Ты папский законник.

– Именно так. Белое мясо суховато. Попробуй темное.

– Иисус – любовник Марии.

Кардинал Коричневый Пони с отвращением вздохнул, постукивая по столу косточкой от куриной ножки.