— Возлюбленные братья и сестры, — пропел Лорис, стоя лицом к конгрегации, — давайте помолимся за этого человека, избранного утолять нужды Святой Церкви Господней. Помолимся, дабы Господь всемогущий в доброте своей исполнил его беспредельной благодати.

Дугал преклонил колена вместе с прочими, наблюдая, как клятвопреступник Джедаил простирается перед алтарем, в то время как остальные епископы стоят вокруг коленопреклоненные, и даже Истелина подтолкнули на колени близ его епископского сиденья. Хор запел Kyrie, гимн, который Дугал узнал даже в этой приукрашенной форме, затем ловко перешел на литанию ангелам и святым, призываемым благословить посвящаемого.

Литания все продолжалась, каденции притупляли чувства, и Дугал вернулся мыслями к своей дилемме. Хотя он и пообещал, что не попытается бежать, его долг перед Келсоном повелевал иначе, несмотря на страшные слова, которые заставил его произнести Лорис перед святой реликвией. Он понимал, почему Истелин осуждает его и считает клятву клятвой, независимо от обстоятельств, при которых она дана… Возможно, он прав. Возможно, любые уступки злу немыслимы. Но все же Дугалу казалось, что куда большее зло будет, если Келсон не узнает о том, что происходило здесь нынче, и это перевешивает тонкость любых соображений. Если можно бежать, это его долг, невзирая на страшную клятву. Если все удастся, будет предостаточно времени добиться отпущения грехов. Но он не предаст брата.

Все более раздраженный и негодующий, он наблюдал, как изменники-епископы совершают обряд посвящения Джедаила: возложение рук, помазание священным елеем, вручение кольца, митры и посоха, принесение в дар евхаристического хлеба и вина его семьей: Кэйтрин, Сикардом и их отпрысками. Хотя бы Дугала не пригласили в этом участвовать.

Но ожидалось все-таки, что он подойдет и примет причастие в числе прочих после того, как новый епископ посвятит дьякона и вместе с новыми собратьями отслужит мессу. Он был избавлен от получения святого причастия от Джедаила только для того, чтобы сам Лорис положил освященную облатку ему на язык. Дугал изо всех сил старался не подавиться, когда возвращался на свое место, сложив ладони и опустив глаза, проклиная лицемерие, свое и чужое, в этой игре, в которую другие играли всерьез, а он притворно. Он молился, как не молился никогда прежде, чтобы Господь простил ему принятие причастия с таким грузом на сердце, ожесточенном против вероломного Лориса.

Последние отголоски торжественного Те Deum выплеснулись за ними на паперть, когда все кончилось.

Окруженный старшим духовенством и своими родными, новый епископ задержался на ступенях собора, чтобы даровать свое первое епископское благословение. Дугал также двигался близ епископа, по причине своего родства с Сикардом, но, кажется, бдительность надзирателей ослабела среди всеобщего воодушевления, и он воспользовался возможностью отступить и раствориться среди наименее значительных спутников этой семьи. В ветре угадывался привкус близящейся бури, и он натянул отороченный мехом капюшон плаща, принявшись небрежно оглядывать соборную площадь и прикидываясь, будто вовсю наслаждается свежим воздухом. Не считая прогулки до собора, состоявшейся несколько ранее, он не бывал на улице с самого прибытия в город.

Насколько ему удалось понять, исчезновение отсюда было не столь уж невозможно. Он совсем не знал города, но движению на площадь и с нее, похоже, ничто не препятствовало, и никто за ним не следил. Южные ворота города находились менее чем в полумили от устья узкой улочки на западном краю площади. Он хорошо запомнил дорогу, когда они ехали сюда утром, и прикинул, как можно двигаться иным путем по другим улочкам. Более важной заботой было для него сейчас, помощью или помехой окажутся снующие кругом горожане, многие из которых пробивались поближе, дабы, прислонив колена, получить благословение нового епископа. Судя по всему, что он слышал, никто, похоже, не счел возведение Джедаила в епископы Ратаркинские каким-либо поползновением на власть недавно введенного в должность Истелина, ведь Истелин — это епископ Меарский. Кроме того, разве не сам епископ Истелин стоял близ нового епископа, подтверждая законность появления нового епископа одним своим присутствием? Ясное дело, Джедаил должен будет помогать епископу, введенному в должность архиепископами и королем две недели назад — а кто бы сказал им об этом что иное?

Присутствие Кэйтрин и ее семьи под королевским знаменем Меары лишь возбуждало лишнее любопытство, ибо кто из простонародья знал, кто за кем стоит в верхах? Если глава Меарского дома здесь, и явилась в открытую на церемонию посвящения своего племянника, где также присутствовал должным образом назначенный и возведенный на свой престол представитель короля епископ Истелин, кто упрекнул бы ее в самозванстве? А прелат меарской королевской крови мог только согреть души большинства обитателей этого древнего меарского города, несмотря на все словоизлияния в адрес Гвиннедской Короны.

Итак, Дугал не вправе ожидать поддержки от ратаркинцев. Но хотя бы всенародное ликование вокруг Джедаила, как бы ни было оно противно Дугалу, возможно, способно послужить удобным прикрытием для побега; ибо, поскольку внимание толпы поглощено Джедаилом и всей остальной Меарской королевской семьей, на него, Дугала, мало кто смотрит. С кучками народу на площади смешались пехотинцы, немало их топталось и на ступенях собора, но вплотную к Дугалу — ни одного. Менее двадцати конных рыцарей и оруженосцев разъезжало дозором. Двое всадников непринужденно встали близ ворот соборной ограды, небрежно озирая толпу, но ближайшие верховые находились почти через площадь. Если только Дугал умудрится подойти достаточно близко, чтобы застичь их врасплох и завладеть конем…

Дуя на перчатки, чтобы согреть руки, он рискнул сойти на несколько ступеней по левому краю паперти, подбираясь к двум стражам и небрежно поглядывая на ближайшую лошадку: крепкую и скорую на вид гнедую. Животное почти тут же мотнуло головой и фыркнуло, вскидывая зад в направлении своего каурого соседа и приплясывая, пока всадник резко не осадил ее. Второй всадник с недовольным видом обронил в сторону напарника что-то неразборчивое, взнуздывая собственного скакуна. Но когда оба опять встали спокойно, они были в несколько раз ближе друг к дружке, чем прежде. У Дугала заскреблась мысль, а вдруг кони каким-то образом разгадали его замыслы, но он почти немедленно выкинул ее из головы. Он всегда хорошо понимал лошадей, но не настолько. На паперти продолжалось представление в честь Джедаила, но теперь многие меарцы приветствовали также и Кэйтрин. Дугал наблюдал из-под капюшона, как она упивается своим торжеством, и думал, отдают ли они себе отчет, что это измена, или им все равно. Опять начал идти снег. Скоро, как бы они ни таяли от счастья, Кэйтрин и семья сплотятся и уйдут под крышу — и все пропало.

Он скользнул чуть ближе к лошадям, стараясь выглядеть как можно безразличней, и чуть не выпрыгнул из собственной шкуры, когда его вдруг потянули за плащ справа.

— Ител, холодает. Думаю, надо бы… О, прошу прощения.

Голос Сиданы. Он подавил мгновенное побуждение круто развернуться, и проделал поворот неторопливо. По ее лицу он все тут же понял. Ведь на нем одежда Итела. И немедленно сообразил, как можно этим воспользоваться… если только у него достаточно времени.

— Не нужно просить у меня прощения, прелестная кузина, — протянул он, с отменным придворным выговором, поймав ее руку и прижав к своим губам. — Вы — единственная, кто сказал мне доброе слово за все это утро… даже если оно предназначалось кому-то другому.