Они не виделись и не разговаривали друг с другом с утра вторника, когда предельное изнеможение дало Розмари законный предлог проститься с сыном и Джо, поцеловав обоих в щеку. Джо унес несъеденные пончики и обе газеты — «Спасибо, дорогой». Энди сказал, что собирается «удалиться от мира», но на позднем завтраке в рождественское утро будет как штык.

Розмари обрадовалась, когда он ушел. Излучать — это вам не шутки. Но все же гадала: уж не печаль ли, а может, вина или смесь того и другого вынуждают его «удалиться от мира» и в чьем обществе он намерен это сделать? А может, в одиночку? Она представила его (или их) на обложке «Плейбоя»: саманная хижина с воловьими рогами вместо стропил, кругом — пустыня.

— Ты дома?

— Да. — С телефоном в руке она направилась к окну спальни. — А ты где?

— На сорок пять этажей выше. Только что вошел.

— Как это? — спросила Розмари, глядя вниз, на белое неровное одеяло, которым укутался парк.

— Самолет, вертолет и метро. Что-то вроде физзарядки, верно? На центральных улицах снег в основном убран, на расчистку брошена муниципальная техника. Совсем по-рождественски.

Она глубоко вздохнула и проговорила:

— Помню, в прошлое Рождество у нас была своя елка. Тебе было пять с половиной, мы ее вместе наряжали. А ты помнишь?

— Забыл напрочь. Потому-то я все еще в Аризоне. У тебя есть сапоги? Бутики, должно быть, уже все распродали.

— Есть, — ответила она.

Все были в сапогах — коричневых, черных, красных, желтых. Перчатки, варежки, шарфы, шляпы, шапки-ушанки, красные щеки (в другие дни лишь чуть-чуть розоватые), значки «Я люблю Энди», «Я люблю Розмари», широкие улыбки, блестящие солнцезащитные очки или глаза, улыбающиеся прохожим.

— Таким красивым город бывает только после большого снегопада, — сказала Розмари, дыша белым и шагая рука об руку с Энди по Центральному парку среди десятков других гордых участников движения «Отвоюем землю у машин». — Это и в самом деле пробуждает в людях самое лучшее.

— Да, пожалуй, — кивнул Энди.

Они остановились на Седьмой авеню посмотреть на мужчин, женщин и детей, которые помогали муниципальным техникам раскопать заваленный снегом содеразбрасыватель. Чуть дальше другая группа людей то же самое делала с чем-то громадным и оранжевым.

Вместе с другими пионерами новоявленной тундры они вышли в район Сентрал-парк-саут, то и дело поддерживая друг друга, — снеговой покров толщиной в двадцать четыре дюйма еще не успели утоптать.

Розмари была полностью экипирована а 1а Гарбо: новые большие солнцезащитные очки, шарф на шее, шляпа с широкими вислыми полями, пальто от «Ниночки» — возможно, с плеча русского полковника. Впрочем, она уже почти «созрела», чтобы подарить пальто коридорному.

Энди не изменил своему пристрастию к простым нарядам: лыжные очки и громадный значок «Я люблю Энди» мгновенно превратили его в одного из безликих горожан, подражателей Энди, коих на планете легионы. Пожалуй, на одного из лучших.

К ним подошел полицейский в темных очках и поднял большой палец в кожаной перчатке.

— Эй, Энди! — ухмыльнулся он. — Класс! Здорово похож!

Энди и Розмари улыбнулись ему. Энди сказал:

— Спасибо, люблю тебя. — И они пошли дальше.

— Еще и голос! — вскричал полицейский. — Скажи еще что-нибудь!

— Да пошел ты!

Полицейский рассмеялся и помахал рукой. Розмари пихнула сына локтем:

— Энди!

— Часть маскировки, — объяснил он. — Разве Энди ответил бы так? Никогда!

— О-о!

— Скажи «дерьмо» — поможет.

— Дерьмо!

Они рассмеялись и по утоптанной тропинке повернули направо и прошли на Шестую авеню. Здесь, насколько охватывал глаз, земля была отвоевана — белая тундра испещрена человеческими силуэтами и окаймлена шеренгами иглу в форме автомобилей.

— А когда отказались от «Авеню оф Америкас»? — спросила Розмари, глядя на табличку с названием улицы.

— Официально — всего лишь несколько месяцев назад, — ответил Энди. Она улыбнулась:

— Хатч говорил, что кто-нибудь однажды сосчитает буквы.

Это имя вызвало недоумение.

Пришлось рассказать о Хатче — ее друге, которого убила секта Романа.

Держась за руки в перчатках, они шли по Шестой авеню, будто оказавшейся на Северном полюсе, и водили по сторонам очками — антеннами локаторов. Пройдя авеню до середины, увидели, как несколько человек разгребают снег вокруг стоящего под углом к тротуару лимузина с окнами, залепленными не целиком.

Энди бросился на помощь, Розмари следом. Когда нашли и отворили незапертую дверцу, выяснилось, что в машине никого нет.

Они помахали на прощанье спасателям-добровольцам и пошли дальше, отряхивая снег с одежды.

На Западной Пятьдесят первой они прошли мимо неоновой вывески мюзик-холла «Радио-Сити».

— Когда у тебя следующее выступление в прямом эфире? — спросила Розмари. — Жду не дождусь.

Энди перевел дух — из ноздрей вырвались струйки белого пара.

— Думаю, я больше не буду выступать. Во всяком случае, пока.

— Почему? Ведь это очень действенно! Знаешь, мне тут одна женщина, воспитательница из яслей, о тебе рассказывала. Говорит, когда увидала тебя, испытала настоящий религиозный экстаз.

Отведя от нее взор, он произнес:

— Не знаю, но у меня такое чувство, что после Зажжения мне надо будет ненадолго от всего этого отойти. Все обдумать и решить, как быть дальше.

— Я тут немного поразмыслила о презентации ток-шоу, — сказала она. — И решила просто войти и сказать: а вот и я, мама Энди, прошу любить и жаловать. Есть отличное название — ты его подсказал: «Свежий взгляд». Правда, здорово? В самый раз для программы, которая сравнивает день сегодняшний и день вчерашний.

— Ага, здорово, — кивнул Энди.

— Я хочу поднимать серьезные темы, например, стоит ли нам говорить на языке террористов. И не столь серьезные, такие, как роликовые коньки с колесами в один ряд, — и приглашать людей, так или иначе связанных с темой.

— Не забудь, что мы собираемся ненадолго уехать. Розмари выдохнула длинную струю белого пара.

— Нет, — сказала она. — Нет, по-моему, это не самая лучшая идея. Сейчас не время.

Энди выпустил воздух из легких, поджал губы. Держась за, руки, мать и сын шли по тротуару. Свернули направо, на Рокфеллер-плаза, — и застыли на месте.

— Ух ты! — Энди поднял свободную руку. Розмари присвистнула.

Они приблизились к высоченному конусу разноцветных огней. Розмари сказала:

— Знаешь, что сразу замечает свежий взгляд? Чрезмерность! Обычно рождественская елка — это дерево, на котором висят украшения, а не просто огромный конус из огней и елочных игрушек. А тут, наверно, внутри пенополистирол.

— Вообще-то в прошлом году ее укоротили, — признался Энди. — Люди стали жаловаться.

Они приблизились — по почти чистому асфальту, в людской толпе, между валами передвинутого бульдозерами снега. Найдя местечко, с которого были хорошо видны и елка, и каток с фигуристами перед нею, Розмари сказала:

— Впрочем, что касается блеска… Энди кивнул, глядя на елку. Розмари посмотрела на сына, на огни, блистающие на его очках, на щеки и бородку.

— Поздоровайся с Энди, — потребовал остановившийся перед ними мужчина, держа мальчика лет семи за ручонку в варежке. Мальчик, глядя на Энди, застенчиво покусывал вторую рукавицу. Мужчина подмигнул.

— Будь лапушкой, — сказала Розмари. Энди нагнулся, улыбнулся мальчику, снял очки и сказал:

— Привет.

Мальчик опустил варежку до подбородка.

— А ты настоящий Энди?

— Если со всей прямотой, — ответил Энди, — то я сейчас не уверен. А ты кто?

— Джеймс.

— Здорово, Джеймс. — Энди протянул ему руку в перчатке.

Мальчик пожал ее рукой в рукавичке.

— Здорово…

— Правда, здорово, когда столько снега? — спросил Энди.

— Ага, — кивнул Джеймс. — Мы будем лепить снеговика.

Энди хлопнул его по плечу и улыбнулся.

— Не скучай, Джимбо. — И встал. — Славный малыш, — сказал он мужчине, надевая очки. Мужчина ткнул его пальцем в грудь: