Створки раздвинулись — кабина оказалась на этом этаже. Похоже, Энди на месте нет. Может, умер от сердечного приступа, так и не дождавшись ее отклика на мольбы о помощи?

Все-таки она вошла в кабину лифта, приготовилась к стремительному рывку, нажала кнопку «52». Замелькали цифры. Розмари сняла очки и платок, распушила волосы, подвигала нижней челюстью, пока не щелкнуло в ушах.

Она вспомнила, как была в этом лифте с Энди, глядела на его заросший подбородок и неслась вверх гораздо быстрее, чем ей хотелось. Навстречу красивым видам.

Со звоном зажглась красная кнопка «52», дверные створки раздвинулись.

За черной с медью гостиной серело зимнее небо. К трем часам дня уже стемнело, над далеким Квинсом сгустились тучи. Опять повалит снег?

— Энди? — позвала она, когда закрылся медный цилиндр.

Слева и сзади плавно звучал знакомый женский голос:

— ..наш постоянный репортаж о Зажжении. До него осталось меньше четырех часов, и везде, в каждом часовом поясе, люди переживают новое, торжественное…

— Энди? — повторила Розмари и пошла на голос к отворенным дверям.

В комнате сияли телевизионные экраны и мелькали изображения, четыре больших экрана были видны целиком и еще Два — частично. Всего три сверху и три снизу.

— Энди? — позвала Розмари вместе с детьми в классе на экране.

Она распахнула двери настежь, сунула голову в проем, окинула комнату взглядом.

Энди был прибит к стене — руки раскинуты, голова свисает, окровавленные ладони пронзены гвоздями. На нем были белая футболка «БД» и джинсы. Он висел, зажатый между темной деревянной стеной и спинкой черного кожаного дивана.

Розмари закрыла глаза, пошатнулась, схватилась за косяк.

Распахнула глаза и в мерцающем свете увидела не видение, а распятого Энди. Из окровавленных волос торчали бледные рожки.

Мертв?

Розмари оттолкнулась от косяка, бросилась к дивану, упала на него на колени, приложила руку к груди сына, другую — к его шее у ключицы.

Тепло.

И пульс есть, Слабый, медленный.

Да, у основания шеи ощутимо биение. Она затаила дыхание и, кривясь, посмотрела на его правую руку — ногти превратились в когти, из окровавленной ладони торчат четыре дюйма толстого, как карандаш, гвоздя со шляпкой. Что за безумец это содеял? На темной стенной панели подсыхала кровавая дорожка.

Лодыжки тоже прибиты? Розмари выгнула шею, чтобы заглянуть за спинку дивана, но в темноте ничего не рассмотрела. Вероятно, он стоит на полу, судя по его росту и среднему напряжению мускулов рук. Она почувствовала, как колышется его грудь.

— Энди?

Позади нее с экранов он говорил о Зажжении. Его голова шевельнулась, повернулась к ней. На темени торчали кривые рожки величиной с большой палец. Розмари, морщась, как от боли, погладила его по щеке. Смеженные веки поднялись. Она улыбнулась:

— Я здесь. Я тебя услышала. Я думала, мерещится! Милый, прости!

Он открыл рот, захрипел; тигриные глаза смотрели с мольбой.

Розмари повернулась к низкому черному пристенному столику, опустила ногу на пол, вынула из ведерка покрытую влагой бутылку шампанского. Взяла ведерко, перенесла на диван и, стоя перед сыном на коленях, окунула руку в талую воду. Смочила ему губы.

Капли попадали Энди на язык, в рот; он слизывал воду с материнских пальцев, глотал.

— Я тебя сниму, — говорила она. — Я тебя сниму… Он слизывал и глотал. Тигриные очи благодарили.

— О, мой ангел, — сказала Розмари, — кто это сделал? Что за зверь способен на такое? У него задрожала нижняя губа.

— П-п-папа…

Розмари изумленно посмотрела на него.

— Твой… отец? — Она вытерла слезы тыльной стороной ладони, сокрушенно покачала головой. — Он был здесь, это он сделал?

— Он здесь… — прошептал Энди. — Здесь… Веки смежились, рогатая голова безвольно повисла.

Вероятно, у него были галлюцинации… но кто еще способен на такую жестокость? Неужели отец решил отомстить Энди за измену? За то, что свечи оказались безвредны?

Когда Розмари нашла кухню, оттуда не выскочил Сатана. Не прятался он и в холодильнике.

Она вынула лоток с ледяными кубиками и отправилась на поиски ванной. Та оказалась рядом со спальней; окно спальни тоже смотрело на зимнее небо. В обеих комнатах царило ultramesso. В ванной ей посчастливилось найти несколько довольно чистых полотенец, парикмахерские ножницы и бутылку медицинского спирта; в спальне с вешалки открытого шкафа она сдернула два галстука.

Розмари снова забралась на диван и, стоя на коленях, прижала полотенце со льдом к когтистой правой ладони. Гвоздь был неколебим — оставалось лишь гадать, насколько глубоко он засел в панели красного дерева и не загнулся ли его конец. Розмари надеялась, что лед остудит металл и частично снимет страшную боль. Боже, какая, должно быть, это мука!

Она заставила себя ждать, глядеть на его лицо, даже в беспамятстве искаженное ужасом. Вроде бы рожки чуть-чуть втянулись? Или просто она к ним привыкает?

Розмари подвигала озябшими руками — полотенце промокло насквозь, — удостоверилась, что лед совсем рядом с гвоздем и ладонью. Господи, каким надо быть жестоким, чтобы поступить так с живым существом, уже не говоря о родном сыне. «Своей жизнью оправдывает свое имя», — так однажды выразился Энди. С лихвой оправдывает. Насколько помнится, Библия его называет отцом лжи. А как насчет того, чтобы назвать его отцом зверской жестокости?

Она содрогнулась, вновь увидев — впервые за долгое время — желтое адское пламя в глазах, промелькнувшее в ту далекую ночь, когда Ги насиловал ее на виду у всего ковена. Когда Энди был еще в колыбели, она решила, что его тигриные глаза — золотая середина между теми откровенно дьявольскими и ее собственными, человеческими; сейчас ее осенило, что наименее привлекательные свойства И таланты сына, такие, как умение лгать и манипулировать людьми, возможно, всего лишь наполовину отцовские. Интересная мысль.

Розмари положила мокрое насквозь полотенце в пластиковый выдвижной ящик стола, слезла с дивана, вытерла ладони о слаксы. Затем отодвинула от стены правый край дивана. Лодыжки не прибиты. Для пущей уверенности она их ощупала — носки, теннисные туфли. Гвоздей нет.

Она постояла, прижимаясь боком к бедру сына, плечом упираясь ему под мышку. Длинным лоскутом, оторванным от сухого полотенца, обмотала холодный гвоздь, торчащий из его ладони. Ухватилась за него обеими руками.

— Вылезай, — велела Розмари гвоздю и потянула на себя — медленно, не слишком сильно.

Энди застонал, с ладони потекла струйка свежей крови.

— Другого выхода нет, — сказала Розмари. Гвоздь шевельнулся. Она одной рукой качала и тянула гвоздь, а другой придерживала руку Энди. С предельной осторожностью, бережно она вытаскивала, выкручивала гвоздь из пронзенной руки, а саму руку прижимала к стене.

Проклятый гвоздь удлинялся — семь, восемь, девять дюймов. Наконец Розмари вырвала его, и он глухо ударился о ковер.

Она намотала сыну на руку другой лоскут полотенца, туго обвязала ее галстуком; теперь надо было придумать, как удержать Энди на ногах, когда она заберется на диван и займется другой рукой.

Вдруг его кисть поднялась и двинулась влево, и Розмари присела. Она глядела на сына и поддерживала его у стены, пока он поворачивался и тянулся к гвоздю, торчавшему из левой ладони.

— Сначала — лед, — сказала Розмари, но он вцепился в гвоздь обмотанной полотенцем рукой и, зажмурясь, рванул.

Розмари поморщилась. В дереве и штукатурке заскрипел гвоздь. Она едва успела подхватить Энди и чуть не упала вместе с ним. Опустила его поперек спинки дивана. Гвоздь звякнул о пристенный столик. Розмари наклонилась, обхватила ноги в джинсах, приподняла, перевалила через спинку дивана, сама обежала диван сбоку и потянула за ноги, чтобы лодыжки легли на обитый подлокотник дивана, а макушка прислонилась к другому подлокотнику.

Розмари обмотала кровоточащую левую руку сына куском полотенца, завязала и положила вдоль туловища, устроила поудобнее и вторую руку. Постояла, глядя, как на его груди поднимается и опускается футболка с буквами «БД».