Гефестион быстрым шагом вышел из шатра. И тут же в шатер Александра вступила высокая стройная женщина, закрытая покрывалом, как облаком.

— Сними покрывало, — сурово сказал царь, — говори, что знаешь. Кто ты?

Женщина откинула покрывало.

Александр сразу узнал в ней эллинку — нежный овал лица, прямой, как у Геры, нос, золотистые, мелкозавитые волосы, гордый взгляд…

— Кто ты?

— Антигона.

— Почему ты знаешь Филоту?

— Я его пленница.

— Почему же ты пришла ко мне?

Большие глаза женщины почернели от гнева.

— Потому что я хочу, чтобы ты, царь, знал своих друзей. Ты ведь считаешь его своим другом…

— Конечно.

— А он зовет тебя мальчишкой. Он смеется над тобой. Он издевается, когда говорит, что ты теперь стал сыном Зевса, но вряд ли станешь умнее!

Александру казалось, что он вступил в полыхающий костер, так хлынула ему в голову горячая кровь. Он еле удержался, чтобы не схватиться за меч, как будто сам Филота стоял перед ним.

— И говорит, что прорицатель в Аммоне плохо знает эллинский язык и что он хотел сказать «сын мой», а сказал «сын бога», ошибся на одну букву!

— Что же он еще говорит?

— И говорит, что это его отец, Парменион, сделал тебя царем. Что Парменион дал тебе царство.

— Если он дал, так он может и отнять? — усмехнулся Александр, стараясь владеть собой. — Они, как видно, необычайно могущественны — и Парменион, и его сын! А что же говорит сам Парменион?

— Я не знаю. Он никогда ничего не говорил при мне.

— А без тебя?

— Я не знаю. Филота говорит, что ты потерял разум, что твои случайные победы сбили тебя с толку, что давно пора вернуться домой, в Македонию, а ты со своим безумным честолюбием стремишься покорить всю Азию. Но что ты Азию не покоришь, а погубишь себя и погубишь войско.

— Эти речи я уже слышал. И мне известно, откуда они идут.

Александр прошелся взад и вперед, опустив глаза, словно разглядывая шелковые узоры ковра. Потом остановился против Антигоны и пытливо поглядел ей в лицо.

— Ты не любишь Филоту?

У Антигоны вздрогнули плечи и губы исказились отвращением.

— Я могла бы убить его.

Александр вздохнул. Он снова прошелся, размышляя о чем-то. Лицо его стало печальным.

— Нет, Антигона, — сказал он, — убивать Филоту не надо. Он мог сказать что-нибудь в минуту раздражения, так бывает. Вдруг вырвется что-то ненужное, а потом человек спохватывается, что зря это сказал. Тем более, что и не думает вовсе так, как сказал… Надо проверить это, и не один раз. Убить можно всегда. Но не так легко убивать друзей. Я могу довериться тебе?

— Царь!

— Тогда условимся. Как только Филота что-нибудь скажет враждебное о царе Александре Македонском — ты запомни. А потом опять приди и скажи мне. Достойней служить своему царю, нежели человеку, оскорбляющему его!

Женщина молча склонила голову, накрылась белым облаком-покрывалом и ушла из шатра. Александр видел ее лицо, озаренное злой радостью. Она придет, она все сделает, чтобы погубить Филоту.

Александр долго сидел неподвижно, с окаменевшим лицом. Ярость и горе мучили его, и он сам не знал, чего было больше — горя или ярости. Что делать полководцу, если ближайшие друзья начинают изменять ему?

Годы юности — вместе. И первые битвы и дальнейшие — вместе. Раньше Филота командовал отрядом конницы этеров, теперь командует всей конницей. Неприятным он стал человеком, слишком надменным, но в битвах не подводил никогда… Впрочем, Линкестиец тоже не подводил царя в битвах. Но — изменил Александру. Изменил!

Александр крикнул дежурного этера, — юноши из знатных македонских семейств служили при царском дворе, служили царю и в походах. Стройный, с широкими плечами, Гермолай, сын македонского вельможи Сополида, тотчас явился перед царем.

— Узнай, как там Линкестиец. И тотчас вернись.

Александру показалось, что тонкое, нервное лицо юноши побледнело и узкие губы дрогнули. Гермолай исчез. В чем дело?

Теперь Александру будут всюду мерещиться недоброжелатели, даже среди этих мальчишек!

Гермолай скоро вернулся. Он узнал: Линкестиец по-прежнему в цепях.

— Уже скоро три года, — добавил юноша.

Он сказал это бесстрастным голосом, но Александру послышался скрытый упрек.

— Выйди, — приказал он.

Может быть, ему, царю, надо еще и этому мальчишке объяснять, что он держит Линкестийца в цепях потому, что Линкестиец так и не смог оправдаться, хотя он дал изменнику достаточно времени для этого? И не казнит его потому, что все еще надеется на какую-то неведомую случайность, которая поможет Линкестийцу оправдаться? Но, видно, теперь уже нечего этого ждать…

Огорченный, расстроенный, Александр отодвинул деловые бумаги, которые принес ему Евмен. Не зная, куда деться от внезапного приступа тоски, он подумал о своих друзьях. Не предают ли и они его, как предает его Филота? Ведь он не может заглянуть в их души!

Когда-то один из персидских царей чуть не погиб в скифских степях. Спас его от голода верблюд, который, вынося и голод и жажду, тащил на себе съестные припасы царя.

Дарий в благодарность подарил этому верблюду селение, которое должно было содержать и кормить его. Селение это так и назвали — «Гавгамелы», что значит «Хлев верблюда». Эта маленькая, захудалая деревушка, с жилищами, слепленными из глины, стояла недалеко от города Арбелы…[80]

Здесь, на обширной Ассирийской равнине, персидский царь Дарий Кодоман, расположил свое вновь собранное со всей его державы войско.

На помощь Дарию пришли отряды из Бактрии[81] и Согдианы[82]. Пришли и соседи бактрийцев — инды. Явились на своих степных, полудиких конях саки — скифское племя, живущее в Азии. Сатрап азиатской области Арахозии Борсаент привел свои отряды. Явился Сатибарзан, сатрап Арии со своими ариями. Под командой Фратаферна пришла конница гирканских племен. Были здесь и воины с побережья Красного моря, и жители Суз, Армении, Каппадокии… И еще многие азиатские племена. Вся Азия объединилась вокруг персидского царя и встала на защиту страны против Александра.

Командовал персидскими объединенными войсками Бесс, жестокий и властолюбивый бактрийский сатрап.

Равнина была подготовлена к битве. Бугры и холмы срыты и сглажены, чтобы не мешать коннице и боевым колесницам. Сто колесниц стояло, готовых к бою, сверкая острыми ножами, приделанными к колесам. В стане индов грозно поднимали свои огромные клыки боевые слоны. Двенадцать тысяч конницы и около восьмисот тысяч пехоты собралось в военном лагере Дария.

— Кто может сокрушить такую силу? — говорил царю Бесс, дерзко сверкая яркими голубыми белками черных глаз. — Или ты, царь, и сейчас не веришь в победу?

Дарий вздохнул, опустив глаза. Глубокие морщины легли на его лбу. Он не знал, чему и кому верить. Одни поражения, одни несчастия… И самое большое горе — его семья все еще в плену у Македонянина. Его старая мать. Его дети…

А жены, его красавицы жены уже нет в живых. Умерла. Какой страшный день пришлось пережить, когда один из евнухов, Терей, служивший царице, бежал из лагеря Александра и привез Дарию эту весть. Дарий рыдал, бил себя по голове. Его жена умерла в плену. Похоронена как пленница, даже после смерти она не найдет успокоения!..

Евнух уверил Дария, что Александр похоронил его жену, как подобает жене царя. Были исполнены все обряды, отданы все почести. Александра обвинить не в чем. Это облегчило горе, но не залечило сердца. Жены уже нет. А мать и дети по-прежнему в плену.

— Пойми, царь, — продолжал Бесс, — мы проиграли при Иссе только потому, что там негде было развернуть наше войско. Вспомни: узкая полоса земли, слева — горы, справа — море. У Македонянина было меньше силы, но она вся была в действии. Вот и весь секрет его победы.