– Что ж, попробуем практическую сферу.

– Понимаешь, у них там чертовски много денег. В сущности, никто другой не может позволить себе приобрести украденный товар. Ну, совсем немногие. Одна или две вещи растворились в Голландии и в Токио. Картины порой могут предлагать за сногсшибательные цены, и все равно за них платят, сколько просят! При этой системе берут наличными.

– Ну а что там насчет психологии?

– О, как бы это сказать. Им просто нравится владеть разными вещами, ну, американцам... Ведь так? Я даже подозреваю, что они в большей или меньшей степени владеют этим проклятым миром!

– А как насчет переброски этого барахла? – спросил Кэлли. – Вывоза его из страны, а?

– Не так уж и сложно. И здесь, конечно, все тоже сводится к деньгам. Важна скорость. Понимаешь, нечто, украденное в Европе, прибудет в место назначения уже через пару дней. А сама идея состоит в том, чтобы сделать все это быстро и поскорее убрать сам объект кражи с глаз долой. Из Англии вы, возможно, контрабандой перевозите это во Францию, протаскиваете там через этакий лабиринт. Ну, ты понимаешь, везете на юг, по проселочным дорогам... Занимает это полдня, и еще нужна пара водителей. А потом – частный реактивный самолет.

– А как насчет таможенного контроля?

– Насчет этого? Собаки могут привести тебя прямо к нескольким килограммам героина, заваренным в шасси, но вот вынюхать Ренуара – с этим дело хуже обстоит. То же самое и с офицером-таможенником: у них, видишь ли, на запах денежек этакое шестое чувство. А Пуссена не найдет у себя под носом. Кофе не хочешь?

– Нет, спасибо, – сказал Кэлли, глянув на сомнительные кружки на шкафу с документами.

– Ну и я не буду. – Биньон достал охотничью фляжку из кармана куртки и налил себе немного в картонный стаканчик.

– Ну и как это все делается? – спросил Кэлли, жестом отказываясь от протянутой фляжки.

– Спрос. Предложение. Никто не врывается с автоматом в картинную галерею и не вырезает наугад из рам пару полотен старых мастеров. Ну, конечно, бывает, найдется какой-нибудь владелец картин, которому деньги нужны больше, чем все это фамильное наследие. А может быть, и что-то вроде выкупа: высылай денежки, а не то мы поиграем ножом в крестики и нолики на твоей любимой картонке с фреской Леонардо. А часто это работа по заказу. Картину Брейгеля Старшего несколько лег назад стащили из одной галереи и никакого выкупа не запросили, но о картине никто больше никогда не слышал. Ясно, что у них есть какой-то рынок для всего этого. Воровство на заказ.

– Да, припоминаю.

– Ну еще бы! У нас список сообщений об украденных картинах в милю длиной, но средства массовой информации волнует только разное сексуальное дерьмо. И в начале этого списка главным образом полотна Ван Гога. Ах бедный гомик, он ведь потратил всю жизнь, обменивая свои картины на стакан вина и на простенькую любовь, а сотню лет спустя какой-нибудь невежественный шут гороховый на аукционе «Сотби» договаривается с дружками, чтобы пускать эти же полотна по цене не выше восьми миллионов, а потом уж перепродать и прибыль поделить. Так чем конкретно я могу тебе помочь?

– Что-нибудь исчезло недавно? Я имею в виду вещи, заслуживающие упоминания.

– Недавно... За этот год?

– Недавно – значит за этот месяц.

Биньон взглянул на Кэлли с оживившимся интересом.

– Если у тебя есть что-то для меня, – сказал он, – то мне это очень пригодится. У меня хватает неприятностей с отделом особо опасных преступлений, который обожает мочиться в мой горшок с кашей.

– Обещаю, – сказал Кэлли. – Все, что только добуду.

Биньон допил свою порцию, все еще глядя на Кэлли, и налил себе еще одну. Потом, наконец, ответил:

– Пара холстов Поля Сезанна.

– Стоимостью...

– Не восемь миллионов, но и не кусок дерьма. Сильно за полмиллиона. Но это не имеет значения. Кому-то они нужны, а у кого-то другого они есть.

– И у кого же?

– У одного парня по имени Тролей. Это часть весьма приличной частной коллекции.

– И как же они оттуда исчезли?

– Ну, это немножко туманная история. Умер и охранник, и его жена. Он был там, на работе, а жена дома. Можно предположить, что они захватили его жену и потребовали выкуп в расчете, что мужу придется впустить их в галерею.

– И он впустил?

– Должно быть, да. Система сигнализации там была безупречной. Детекторы с инфракрасным светом, реагирующие на тепловое излучение на расстоянии в пятьдесят футов. Если ты не хочешь запирать свои картины в каком-нибудь подвале, то приходится устраивать такой подвал прямо в комнате, где они висят. Эти датчики покрывают все, от стены до потолка, чувствительность их просто поразительна. Они сработали бы даже на тепловое излучение от тела какой-нибудь птички. Отключаются они специальным кнопочным кодом. Если у тебя не один охранник, а больше, то у каждого должен быть свой личный код. Охранник никогда не должен никому говорить, что это за код. Таким образом, ты знаешь, кто отключил сигнализацию. А вся система в целом связана с центральной станцией. Если кто-то набирает неправильный код больше трех раз, сирена тревоги срабатывает автоматически. То есть полная защита.

– Но зачем же тогда им понадобилось убивать этого охранника и его жену, если они получили от него, что хотели?

– А кто их знает! Возможно, из боязни быть опознанными. Даже по описанию. Но какое все это имеет отношение к твоему снайперу?

– Как только я это выясню, – заверил его Кэлли, – ты узнаешь обо всем первым. Кое-что я надеюсь добыть.

Биньон налил стаканчик доверху и толкнул его к Кэлли, а сам сделал большой глоток прямо из горлышка фляжки.

– Что-то у тебя с глазом неладно, – сказал он и засмеялся. – С чего бы это?

– Упал, когда поднимался по лестнице, – сказал Кэлли, и Биньон снова засмеялся. – А где они сейчас, нам известно?

– Кто, эти Сезанны? Ясное дело, в Америке.

– И кому они могли понадобиться?

– Ну, тут всего несколько имен. Проблема в том, что мы не можем добраться до покупателей. Мы здесь, а они там – вот уже одно препятствие. А другое в том, что они ведь не развешивают эти приобретения на стенах своих столовых. Мы не можем ни с того ни с сего отправить парочку наших фараонов в квартиру какого-нибудь миллиардера в Саттон-Плэйс и потребовать пропустить их в строго охраняемую комнату. У нас есть подозрения, причем серьезные, но... Но точно мы не знаем.

– Ну а к кому бы ты отправился? Если бы мог.

– К О'Коннелу... – предположил Биньон, – ну, еще к Эшу, к Мортону, к Кемпу...

– К кому?

– К Гуго Кемпу. – Биньон внимательно посмотрел на Кэлли. – Ты уже слышал это имя, а?

– Да, что-то знакомое...

– В самом деле? – Биньон, кажется, призадумался. – Да, Кемп – это вполне надежная ставка.

Кэлли приехал к тому часу, когда возвращаются домой примерные мужья. Элен воззрилась на него так, словно он прочитал се мысли. Он вывалил на стол пакет со всякой всячиной.

– Суп с омарами. Хотя и не домашний, но зато импортный. Уж зря-то его ввозить бы не стали, а? Бараньи отбивные, салаг, сыр, фрукты. На двоих за глаза хватит, так что скромные возможности твоего холодильника какое-то время не должны нас беспокоить... А если бы я сказал тебе, сколько стоит это вино, ты бы не отважилась сделать и глотка.

– Ты что же, стал мужем? – спросила она. – Поскольку, я гляжу, ты решил выполнять эту чертовски трудную функцию.

– Ну, ты же любишь бараньи отбивные, я помню...

– А я помню, какой из тебя муж. Меня не одурачишь. – Она взяла в руки бутылку вина и изучила этикетку. – Очень мило.

Кэлли забрал у нее бутылку и отправился искать штопор.

– А почему люди собирают картины? – спросил он.

Не одурачишь, не одурачишь. В темноте она колотилась об его тело, словно натыкаясь на что-то острое. «Это на себя я натыкаюсь, – подумала она, – на себя». Она хорошо помнила, как это все было. Любовь превращалась в символ утраты, страсть – в похоть и сожаление... Грустная алхимия.