А что ее возбуждало в Кэлли? Какое-то ощущение опасности, а еще насилия. Его благовоспитанное поведение – это нечто, чему он просто научился. Но это же было любовной связью, не так ли? И сделало из него прекрасного... хм... так сказать, наездника. О, этот зверь при свете свечей, это путешествие в постель, где все то, что ты никогда бы не стала делать и не делала, он заставит тебя делать, и ты станешь сама хотеть этого. Ну а потом благополучное отбытие этого насытившегося зверя, куда-то в его личные дела, он еще хранит твой запах, но уже высматривает новые тропы...

Да, ты была замужем за всем этим. Иногда он прикидывался, что играет эту роль, а иногда нет. Иногда он возвращался домой и от него несло зловонием преступного мира. Иногда он и в самом деле приносил бараньи отбивные, салат и вино...

– Что ж, – сказала она, – давай подумаем. Картины можно покупать как гарантию от инфляции или просто для капиталовложения. Если ты какой-нибудь профсоюз водителей грузовиков или еще что-то в этом роде, то картины вполне могут подкрепить твой пенсионный фонд. Ты можешь скупать их, чтобы попозже выгодно продать. А если ты, скажем, светская дама, картины могут укрепить твое положение в обществе. Они могут пригодиться и для подкупа дипломатов и каких-нибудь чиновников, которых поставил бы в затруднительное положение неожиданный приток наличных в их карманы. Картины можно предложить и как лакомое блюдо в конце государственного визита каким-нибудь заезжим сановникам. А есть и такие оригиналы, которым просто нравится повесить их на стенку и смотреть на них, но в общем-то это принято считать слишком уж эксцентричным поведением.

Она произнесла все это ровным голосом, как заведенная. Кэлли с любопытством взглянул на нее:

– Я тебя чем-то огорчил?

– Да. Ты вваливаешься сюда с полным пакетом жратвы и этой несообразно дорогой бутылкой вина с таким видом, будто к твоим башмакам никакое дерьмо не прилипнет, и хочешь, чтобы я притворялась, будто мы женаты, будто мы счастливы, будто все так у нас всю жизнь и было. Поразительно, что ты не приволок мне пучок каких-нибудь дерьмовых цветов.

– Пытался. Но не мот найти вообще никаких. А это вино должно постоять открытым, чтобы немножко подышать? – спросил Кэлли, наклоняя бутылку, чтобы наполнить бокалы.

– Что? Да, разумеется, должно, варвар!

– Я тоже так подумал, – сказал он, отставляя бутылку в сторону.

– Почему тебе это понадобилось?

– Я ищу одного коллекционера. Не того, кто помещает в картины капитал, и не продавца. Именно покупателя. Он в самом конце этой цепочки. Я должен найти его и начать двигаться назад. Где-то на этом пути я непременно наткнусь на человека, организовавшего убийство Джея Хэммонда, а потом, подальше, – и на того, кто его убил. Хорошо бы узнать кое-что об этом человеке. Ну о том, кто собирает картины. А ты работаешь в галерее, и я думал, что у тебя, возможно, есть какое-то профессиональное мнение. Если мы подождем, пока я приготовлю салат и поджарю отбивные, вино будет готово?

Элен кивнула и пошла следом за ним на кухню.

– А какие картины? – спросила она.

– Любые картины.

– Но мы же говорим не о любых картинах! Разве не так?

– Ну... два Сезанна.

– О, вот это да! – Она подумала немного и сказала: – Ну-ну...

Кэлли подождал, держа в одной руке нож, а в другой салат.

– Так что же? – спросил он.

– Да ничего, кроме того, что они наделали шуму, вернее, их исчезновение. Они принадлежали Морису Тролею. Неприятный ублюдок, но кое для кого хороший покупатель. Очень богатый. В основном его можно увидеть в аукционном зале, впрочем, там ведь предлагают к продаже весь товар, облагаемый высокой пошлиной. А они ушли в Америку, ну эти Сезанны.

– Откуда ты знаешь?

– Так всегда бывает в подобных случаях. То есть процентов девяносто украденных картин заканчивают свой путь там. – Кэлли кивнул, как бы подтверждая это, и Элен слегка вздрогнула. – Выходит, ты уже это знал. Ты уже разговаривал с кем-то.

– Да, с отделом искусства и древностей. С одним парнем, Биньоном. Очень ловко управляется с фляжкой на своем бедре, только на вид никогда не скажешь, чтобы он мог отличить Ренуара от автомобиля «рено»[6]. Но внешность бывает обманчива.

– Так чего ради тогда спрашивать меня?

– Видишь ли, деньги – это легко понять. Большинство негодяев берут деньги или все, что можно превратить в деньги. А этот парень, кем бы он ни был, как раз платит. И когда он получает какую-нибудь картину – это конец. Это то, чего он хочет. Картина, засоленная в каком-нибудь огнеупорном подвале. Он, правда, не может продемонстрировать ее, ну, по-настоящему. Не может даже похвастаться, что она у него есть. Зато он может достать ее из своего подвальчика и полюбоваться на нее. Вот о чем я хочу знать.

А ты знаешь, кто он такой? – спросила Элен. – Хотя бы имя?

– Имя – это немного. Оно не говорит мне, кто он такой.

Она разлила остатки вина, распределив его поровну по их бокалам.

– Ты надолго уедешь? – Этот вопрос вырвался у нее прежде, чем она успела прикусить язык.

– Уеду? Куда?

– Только не надо, пожалуйста, вот этого, – выставила она ладонь перед ним. – Зачем тебе хотеть узнать о ком-то, если ты никогда не собираешься увидеть его?

– Надеюсь, что на неделю. Ну, на столько, сколько это заняло бы у каждого. Ты полагаешь, что они отпустят меня?

– А кого ты будешь просить? Протеро? Латимера?

– Обоих. Одновременно.

– И какую причину ты им назовешь?

– Никола Хэммонд. Не все, конечно. Но кое-что.

– Но ты же обещал ей, что не будешь этого делать!

– Так я солгал. – Он допил вино. – Сейчас она уже в безопасности. Кто-нибудь другой может погоняться за ней, если Протеро захочет.

Элен взяла баранью отбивную с тарелки за косточку и стала ее есть. Она пыталась удержать в себе тот гнев, который испытала раньше, но он уже выскользнул из нее, испарившись вместе с вином. То, что Кэлли предал Никола Хэммонд, должно было разозлить ее. Нет, не из-за самой Никола, но потому, что это напомнило ей о риске, на который однажды уже пошла она сама и который, возможно, ей еще предстоял. Но, как ни странно, это не разозлило ее. Ее даже позабавило, как легко он сказал это: «Так я солгал».

– Выходит, дело было в этом? – спросила она. – В Сезаннах. Вот почему убили Хэммонда. И всех остальных.

Кэлли приподнял брови и покачал головой, что означало: все это мне и хотелось бы выяснить.

– На одной картине был пейзаж, – сказала Элен. – Вид его родного городка Экса, в Провансе. Там всякие горы и кипарисы. На другой... ну, это просто натюрморт из цикла, созданного во время его затянувшейся остановки в Париже. Ему не очень нравился Париж. – Она откусила еще несколько кусочков мяса и отбросила кость на тарелку. – Я думаю, это связано со страстью просто обладать картинами. Не так ли окажется в итоге?

Кэлли целовал ее, обнимал, оставляя следы своих пальцев на ее бедрах, и она пошире раздвинула ноги, потому что ей так хотелось. «Не одурачишь, – подумала она, – не одурачишь».

– Откуда эта страсть обладания? – спросил он. – Ты достаешь картину из этого подвальчика и смотришь на нее. Она твоя и ничья больше... Что-то в этом роде, да?

– Я не знаю. Спроси у какого-нибудь психиатра.

Его руки двигались медленнее, а мысли блуждали где-то еще. «Ах ты, ублюдок! – подумала Элен. – Ты уже летишь на самолете, уже прилетел... Думаешь, меня это волнует? Думаешь, я жила как монашка после того, как мы расстались?» Она быстро наклонила голову и слегка куснула кожу на его груди. «Ты думаешь, что твое „я хочу, чтобы ты вернулась“ – это игра только с одним набором правил? Думаешь, все держится на твоих желаниях, на твоих амбициях, твоих усилиях, твоей похоти?» Ее волосы скользили по его животу. Она куснула его чуть ниже бедра и внимательно посмотрела, не дернется ли он. «О нет, это и мои правила тоже. Нечего тогда тащить меня в постель, чтобы потом я тебя дожидалась. Такая уж у меня участь. Такое уж у тебя удовольствие». Элен облизала губы. «Я заставлю тебя понять», – подумала она. А Кэлли удивился, с чего это она вдруг рассмеялась.