Лазарус нажал на клаксон, Айра Джонсон быстро подошел к машине и уселся.

— Ну, куда теперь? — спросил Лазарус.

Дед объяснил, как добраться до дома его дочери, и добавил:

— Хорошенькая машинка, драндулетом не назовешь.

— Я неплохо подзаработал… Бруклинский мост — штука дорогая. Поворачиваем на Линвуд или едем прямо?

— Как знаете. Раз уж вы успели отгрузить мост, расскажите мне о своих «испанских узниках». Надежное вложение?

Лазарус сосредоточенно вел машину.

— Мистер Джонсон, я так и не сказал, чем зарабатываю на жизнь.

— Это ваше право.

— Я сорвал банк.

— Это ваше дело.

— И после этого позволяю вам платить за себя. Нехорошо.

— Подумаешь! Тридцать центов плюс никель на чай. Минус пять центов, в которые мне обошелся бы автобус. Итого с вас пятнадцать центов. Если вас это смущает, бросьте мелочь в чашку слепого. А я за такие деньги съездил в дождливую ночь на автомобиле с шофером. Дешево за такую поездку, авто — не грошовый автобус.

— Очень хорошо, сэр. Признаюсь, мне понравилась ваша игра, и я рассчитываю снова сразиться с вами.

— Я тоже получил удовольствие. Приятно играть с человеком, который заставляет тебя пораскинуть мозгами.

— Благодарю вас, а теперь позвольте, я все же отвечу на ваш вопрос должным образом. Действительно, в прошлом мне случалось заниматься сомнительными делами. Но теперь я занимаюсь другим: понемногу покупаю, продаю — не Бруклинский мост, конечно; что же касается «испанских узников», я опробовал их на себе. А сейчас подвизаюсь на рынке недвижимости, зерна и тому подобного… Занимаюсь поставками. Но я не собираюсь вам ничего предлагать, я не брокер, не продавец — напротив, я сам действую через брокеров. Да, кстати, я не люблю давать чаевых. Дайте человеку хорошие чаевые, и он потеряет свою работу, а потом будет винить вас. Поэтому я не даю.

— Мистер Бронсон, я не намеревался расспрашивать вас о ваших делах, с моей стороны это было бы назойливо. Я просто по-дружески поинтересовался. — Дружеский разговор есть дружеский разговор, поэтому я решил дать прямой ответ.

— И все-таки я вел себя назойливо. Мне незачем знать ваше прошлое.

— Совершенно верно, мистер Джонсон, у меня нет прошлого, я — темный делец.

— В этом нет ничего плохого, такая же игра, как и шахматы, только сплутовать труднее.

— Ну… кое-что из того, что я делаю, могло бы показаться вам плутовством.

— Вот что, сынок, если ты нуждаешься в отце-исповеднике, могу сказать, где его найти. Я не гожусь для такой роли.

— Прошу прощения.

— Не хочу казаться прямолинейным, но у тебя явно что-то на уме.

— Да ничего особенного. У меня действительно нет прошлого. Никакого.

Я хожу в церковь, чтобы встречаться с людьми… честными и респектабельными, с которыми человеку безродному в другом месте не встретиться.

— Мистер Бронсон, у всякого есть хоть какое-то прошлое.

Лазарус свернул на бульвар Бентон и потом только ответил:

— Только не у меня, сэр. О, конечно, я где-то родился. Спасибо тому человеку, который позволял мне звать себя дедушкой, и его жене… у меня было хорошее детство. Но их давно нет, а я даже не знаю, почему меня зовут Тедом Бронсоном.

— Выходит, ты сирота?

— Скорее всего. К тому же незаконнорожденный. У этого дома? — Лазарус нарочно остановился раньше.

— У следующего, там, где свет в портике горит.

Лазарус немного проехал и снова остановился.

— Что ж, приятно было познакомиться с вами, мистер Джонсон.

— Не торопись. А эти люди, Бронсоны, которые позаботились о тебе, где они жили?

— Фамилию Бронсон я принял сам. Просто решил, что она звучит лучше, чем Джонс и Смит. Возможно, я родился в южной части штата. Но даже этого не могу доказать.

— Так ли? Когда-то я был врачом. В каком же графстве?

(Я знаю, дедуся, что ты был врачом, поэтому следует быть осторожным.)

— В графстве Грин. Я не могу утверждать, что родился там, просто мне говорили, что меня взяли на воспитание из сиротского дома в Спрингфилде.

— Ну тогда не я помог тебе появиться на свет; мне пришлось практиковать немного севернее. Мр-рф. Не исключено, что мы можем оказаться родней.

— Да? То есть я хотел сказать, не понимаю, доктор Джонсон.

— Не зови меня доктором, Тед, я отказался от этого титула, когда перестал принимать роды. Твоя внешность сразу поразила меня. Дело в том, что ты как две капли воды похож на моего старшего брата Эдварда, который был инженером в Сент-Луи и Сан-Франциско, но как-то раз отказали воздушные тормоза, и он завершил свою ничтожную жизнь. Мне известно, что у него были дамы сердца в Форте-Скотт, Сент-Луи, Уичито и Мемфисе. С чего бы ему пренебрегать Спрингфилдом? Так что вполне возможно…

Лазарус ухмыльнулся.

— Выходит, я могу звать вас дядюшкой?

— Как хочешь.

— Пожалуй, рановато. Как бы там ни было, все равно доказать ничего нельзя. Но иметь семью — дело хорошее.

— Сынок, незачем все время страдать по этому поводу. Всякий деревенский доктор прекрасно знает, что подобные несчастья случаются с людьми гораздо чаще, чем обычно предполагают. Александр Гамильтон и Леонардо да Винчи — твои друзья по несчастью. Из числа великих людей, отмеченных подобной судьбой, ограничусь лишь ими двумя. Так что будь гордым и плюй всем в глаза. Я вижу, в гостиной еще светится огонек. Как насчет чашечки кофе?

— О, мне бы не хотелось причинять неудобство вам или вашей семье.

— Никаких неудобств. Моя дочь всегда оставляет кофейник на плите. А если вдруг она спустится вниз в одной купальной простыне — что едва ли возможно, — то мгновение взлетит наверх и тут же объявится на парадной лестнице, но уже разодетая в пух и прах. Словно пожарная лошадь, услышавшая колокол. Просто не знаю, как это ей удается. Пойдем.

Айра Джонсон отпер входную дверь и крикнул:

— Морин! У нас гость!

— Иду-иду, папа.

Миссис Смит встретила их в холле. Она была одета так, словно ожидала гостей, и улыбалась. Лазарус еле справился с волнением.

— Морин, хочу представить тебе мистера Теодора Бронсона. Моя дочь, Тед, — миссис Брайан Смит.

Она протянула ему руку.

— Приветствую вас, мистер Бронсон. Сердечно приветствую вас. — Густые богатые тона в голосе миссис Смит напомнили Лазарусу о Тамаре.

Едва Лазарус прикоснулся к ее руке, пальцы его словно кольнуло, он едва сдержался, чтобы не поцеловать эту руку. Пришлось ограничиться самым коротким поклоном.

— Для меня это большая честь, миссис Смит.

— Входите же и садитесь.

— Благодарю вас, но уже поздно. Я всего лишь привез вашего отца домой.

— Неужели вы сразу же покинете нас? Я всего лишь чинила чулки и читала «Домашний дамский журнал». У меня нет никаких особенных дел.

— Морин, я пригласил мистера Бронсона на чашечку кофе. Он привез меня домой из шахматного клуба, избавив от прогулки под дождем.

— Да, папа, хорошо. Возьми у него шляпу и предложи сесть.

Она улыбнулась и вышла.

Лазарус позволил своему деду усадить его в гостиной, а потом, воспользовавшись отсутствием матери, успокоился и огляделся. Комната как будто уменьшилась, но во всем остальном была такой, какой он ее помнил: большое пианино, на котором мать учила его играть: камни с газовыми лампами; полочка с фигурным зеркалом над камином; застекленный секционный книжный шкаф; тяжелые шторы и кружевные занавески; венчальная фотография его родителей, вставленная в рамочку вместе со свидетельством о браке; рядом — репродукция «Сборщиков урожая» Милле и другие картинки, большие и малые; кресло-качалка, еще одна качалка с подножкой, стулья с прямыми спинками, еще кресло, столы, лампы.

Лазарус чувствовал, что он дома, даже обои казались знакомыми. С некоторым смятением он осознал, что его усадили в кресло отца. Проем, занавешенный портьерой из бусин, вел в жилую комнату, где было темно. Лазарус попытался вспомнить, какая она, и решил, что там тоже все знакомо. В гостиной было опрятно и чисто. Насколько он помнил, она всегда была такой, несмотря на то что в доме обитало большое семейство. Дети жили в комнате рядом. Находиться в гостиной могли только старшие или гости. Сколько же сейчас здесь детей? Значит, так: Нэнси, потом Кэролл, Брайан-младший, Джордж, Мэри… он сам… сейчас начало 1917 года — значит, Дикки около трех, а Этель еще в пеленках. А что это там, за креслом матери? Неужели… конечно, это мой слоник! Вуди, чертенок, ты же знаешь, что играть здесь нельзя, а когда ложишься спать, все игрушки нужно сложить в ящик. Здесь за порядком следили строго. Небольшая игрушка (дюймов шесть высотой) была набита ватой и искусно раскрашена; Лазарус пожалел, что это сокровище — его собственное! — доверили малышу, а потом рассмеялся. Он, пожалуй, охотно стащил бы эту игрушку.