Для военного времени угощение было обильным. Вместо пшеничного хлеба был подан кукурузный — горячий и золотистый; в тот день пшеницу есть было не положено. Строжайшая дисциплина, заведенная Нэнси и Брайаном-младшим, требовала, чтобы каждый кусок съедали, вспоминая о голодных бельгийцах. Лазарусу было не до еды: он старался одновременно делать комплименты поварам (всем троим) и отвечать всем, кто к нему обращался. Это было немыслимо, поскольку Брайан и Джордж рассказывали ему о том, как всем отрядом ездили собирать каштаны и персиковые косточки и сколько им пришлось собрать, чтобы в награду получить противогаз; Мэри хвастала, что научилась вязать, почти как Джордж, и не спускает петель! А как много квадратиков уходит на одно одеяло! Дедуся пытался говорить с Лазарусом о делах.

Казалось, только Морин Смит считала, что разговаривать не обязательно. Она улыбалась и выглядела счастливой, но Лазарусу чудилось, что под внешней сдержанностью скрывается тревога, вековечная тоска Пенелопы.

(По мне, дорогая? Нет, конечно же, нет. Я мог бы сказать, что отец вернется домой без единой царапины, — но как заставить тебя поверить в то, что это правда? Тебе придется пережить разлуку, как той же Пенелопе. Прости меня, моя любовь.)

— Извини, Кэролл… я не расслышал.

— Я говорила, как ужасно, что вам придется возвращаться так скоро! И сразу же отправляться туда.

— Для военного времени мой отпуск достаточно долог, Кэролл, но на дорогу туда и обратно уходит масса времени. Мне привилегии не положены. Но вряд ли мне придется сразу плыть за море.

Сидящие за столом умолкли, старшие мальчики переглянулись. Молчание нарушил тактичный Айра Джонсон:

— Сержант, дети знают, что означает отпуск в середине недели. Но они молчат, потому что знают дисциплину. Мой зять решил — и я полагаю, что это правильно, — не скрывать от них такие тонкости.

— Дедушка, а вот когда у папы увольнение, ему не приходится возвращаться на следующий день. Это несправедливо.

— Это потому, — пояснил опытный Брайан-младший, — что папа обычно приезжает с капитаном Бозеллом в большом старом «Мармоне-6», поэтому они тратят на дорогу меньше времени. Штаб-сержант дядя Тед, я могу отвезти вас прямо в лагерь. Тогда завтра вы сможете побыть у нас до вечера.

— Благодарю тебя, Брайан, но я не думаю, что так будет лучше. Если я сяду на поезд, который мы зовем утренним экспрессом, то приеду в лагерь к вечеру, даже если он опоздает: я не хочу рисковать.

— Я согласен с сержантом Бронсоном, — добавил дедуля. — Так будет лучше, Теду нельзя опаздывать. Но мне тоже пора. Дочь, ты разрешаешь?

— Конечно, отец.

— Сержант Джонсон, я могу отвезти вас? Куда вам надо?

— Мне надо в арсенал. Нет-нет, Тед, меня подвезет капитан. Он меня и домой подбрасывает; мы с ним и приезжаем рано, и задерживаемся допоздна. Мр-рф! А почему бы тебе не покатать Морин? Она уже неделю сидит дома и, по-моему, даже стала бледной.

— Миссис Смит? Это большая честь для меня.

— Мы тоже все поедем!

— Джордж! — решительно сказал дед. — Я хочу, чтобы ваша мать часок отдохнула от вас и ваших воплей.

— Сержант Тед обещал сыграть со мной в шахматы!

— Вуди, я слышал. Но ведь он не обещал сделать это сегодня. Завтра будет время.

— А еще он обещал свозить меня в Электрический парк. Давным-давно обещал, да так и не свозил!

— Прости меня, Вуди, — произнес Лазарус, — но война началась до того, как открылся парк. Возможно, с этим придется подождать до конца войны.

— Но ты же обещал…

— Вудро! — строго сказала мать. — Прекрати! Отпуск получил не ты, а сержант Теодор.

— И не распускай сопли, — добавил дед, — не то выстроим полк в каре и выпорем тебя у флагштока. Нэнси, сегодня ты дежуришь по дому, моя дорогая.

— Но… — начала девушка и умолкла.

— Отец, парень Нэнси сегодня отмечает день рождения, ему не терпится попасть в армию. По-моему, я говорила тебе об этом. Молодежь устраивает для него вечеринку.

— Ах да… позабыл. Прекрасный молодой человек, Тед, тебе бы он понравился. Вношу поправку: Нэнси — ты свободна, Кэролл?

— Мы с Кэролл все сделаем, — вмешался Брайан. — Правда, Кэролл? Я помою посуду, Мэри вытрет, Джордж уберет. В кровать по расписанию, телефоны на случай необходимости написаны на доске — все приказы известны.

— Значит, я могу уйти? — спросила Нэнси. — Штаб-сержант Тед, вы ведь пробудете здесь до завтра? Да?

Лазарус отвез дедусю к его капитану, а когда вернулся, Морин уже поднялась наверх, и Лазарус воспользовался случаем, чтобы принять ванну. А через пятнадцать минут он уже усаживал миссис Смит на переднее сиденье ландо; голова его слегка кружилась от удивительного благоухания ее тела. Неужели она тоже успела выкупаться за эти несколько минут? Возможно… Во всяком случае она переоделась. Странная военная мода… Помогая своей даме усесться в машину, Лазарус заметил не только стройную лодыжку, но и часть икры — чуть-чуть выше. Увиденное произвело на Лазаруса такое впечатление, что он даже испугался.

Сколько же продержится такая мода! Заводя машину, он старался отвлечь себя этой мыслью. Так, корсеты исчезли сразу после войны, юбки тут же полезли вверх, все выше и выше… Бурные двадцатые — век джаза. До конца столетия мода менялась медленно, но неизменно в одном и том же направлении: она все больше открывала взгляду мужчин то, что им так хотелось видеть. Но, насколько он помнил, нагота в общественных местах — даже на пляже — не вошла в привычку до самого конца столетия. В следующем столетии восторжествовало пуританство — жуткое было время.

Интересно, что скажет Морин, если он попытается рассказать ей об этом?

Машина завелась, Лазарус уселся рядом с Морин.

— Куда бы вы хотели съездить, миссис Смит?

— Ну, куда-нибудь на юг. В тихое место.

— Пусть будет юг.

Лазарус посмотрел на заходящее столице и включил фары. Потом развернул машину и поехал на юг.

— Кстати, Теодор, когда мы вдвоем, я для тебя не миссис Смит.

— Спасибо… Морин.

На тридцать девятую, а потом к Пасео? Или по проспекту до парка Своуп? Позволит ли она увезти себя так далеко? Эх, вот бы мчаться с Морин по дороге, которой нет конца!

— Теодор, мне нравится, когда ты называешь меня по имени. Помнишь, как ты возил детей на пикник незадолго до начала войны?

— К Синей реке? Ты хочешь побывать там, Морин?

— Да. Если ты не помнишь дороги, я могу быть проводником.

— Найдем.

— Не обязательно на то же самое место. Куда-нибудь, где нет людей, чтобы тебе не приходилось все время смотреть на дорогу.

(Эй-эй, Морин, дорогая моя! Не стоит забираться в уединенное место, а то как бы чего не вышло. Хватит с нас прощального поцелуя. А потом я тихо отвезу тебя домой в целости и сохранности. Ты принадлежишь этому столетию, моя сладкая! Мне вполне достаточно одного поцелуя — и твоей любви и уважения, — я не хочу, чтобы ты вспоминала обо мне с сожалением. Я давным-давно все решил. Так-то вот, милая.)

— Свернуть здесь?

— Да, Теодор, Брайан-младший говорит, что новый дроссель, который он поставил, позволяет вести машину одной рукой.

— Да, это так.

— Ну и веди ее одной рукой. А другой… Я достаточно откровенна или выразиться яснее? — Он осторожно обнял ее за плечи. Она взяла его за руку и потянула вниз, к своей груди. — Некогда стесняться, дорогой. Не бойся прикасаться ко мне.

Упругая мягкая грудь. От прикосновения сосок вздернулся. Она вздрогнула, прижалась к нему, стиснула его руку и коротко простонала.

— Я люблю тебя, Морин, — хрипло произнес Лазарус.

Ее голос был едва слышен из-за шума мотора:

— Мы полюбили друг друга с той ночи, когда повстречались. Просто не могли в этом признаться.

— Да. Я не смел заговорить с тобой об этом.

— А ты бы никогда и не сказал мне ничего, Теодор. Поэтому мне пришлось набраться смелости и заговорить первой. — Морин помолчала и добавила: — Вот он, этот поворот!