И даже когда ее разбудили шум и стук, Аня не сразу смогла окончательно проснуться и еще долго пребывала в полусне. Но постепенно до ее сознания дошел смысл происходящего, и сна уже как не бывало. Опять казалось, что на чердаке, прямо над головой, кто-то ходит, двигает вещи, грохает чем-то тяжелым об пол… Никакие заклинания старой знахарки не помогли!
Но ведь Сычиха заговорила ее крест и заявила, что теперь призраки не смогут причинить зла… Крест на ней, стало быть… Аня встала с постели и пошла в коридор к лестнице на чердак. Нужно же в конце концов узнать, что там происходит! Заговоренному человеку бояться нечего.
Она уже дошла до лестницы, но остановилась возле перил. Ей вдруг стало невыносимо страшно – сверху неслись четко различимые звуки чужого пребывания. Там передвинули что-то, пошуршали, потом заскрежетал ключ в давно не запираемом замке… А ну как крест не поможет?
Аня почувствовала, что ее спина холодеет и покрывается мурашками. Вскоре ступени лестницы скрипнули и послышались чьи-то осторожные шаги.
– У нас есть Господень Крест, – пролепетала Аня слова бабки Меланьи, вытаскивая из-за пазухи цепочку с заговоренным крестом. Неужто знахарка обманула? Но крест и сам по себе защита…
Сверху спускалась женщина в белом, на шее которой болталась темная веревка… Говорили же, что в незапамятные времена на чердаке кто-то повесился!
– А-а-а! – не в силах справиться с ужасом заголосила Аня, чувствуя, что ноги подгибаются и она вот-вот упадет…
Призрак выронил что-то тяжелое, загрохотавшее по ступеням, охнул и… обернулся Лелей. То, что Аня приняла за веревку, оказалось кожаным шнурком от футляра с полевым биноклем, висевшим у Лели на шее.
– Боже, как ты меня напугала! – в один голос сказали женщины, укоризненно глядя друг на друга.
– Тебя тоже разбудили призраки? – спросила наконец Аня, немного отдышавшись. – Они снова гремели на чердаке.
– Это не призраки, это я там гремела, – виновато ответила Леля. – Прости, Анюта, я не подумала, что ты так напугаешься. Кстати, меня там снова кто-то запер, но я нашла второй ключ и открыла замок. И еще кое-что нашла, сейчас покажу, только за браунингом спущусь. Не люблю, когда оружие валяется где ни попадя.
Проворно сбежав вниз по ступеням, она подхватила свой пистолет и вновь кинулась наверх к Анне.
– Смотри, что было за резным наличником на чердаке. Я нашла записки кого-то из твоих предков! – Леля показала старинную тетрадь с медным запором. – Судя по почерку и по стилю – конец восемнадцатого века. Пойдем скорее читать.
– Леля, это ведь не срочно! Давай сначала напьемся чаю. Записки благополучно валялись здесь с позапрошлого века, так пусть еще немного полежат, – предложила Аня, но в глазах ее гостьи горел охотничий азарт, как у борзой, взявшей след дичи.
– Анюта, чай не уйдет! – в запале закричала Леля. – Внутренний голос подсказывает мне, что мы сейчас откроем некую тайну. Неужели тебе не хочется оказаться по ту сторону прошлого, наедине с твоим пращуром? У тебя найдется лупа? Неси скорее!
Женщины прошли в комнату Анны, разложили тетрадь у окна на письменном столике и принялись разбирать затейливый почерк неизвестного автора записок.
Книга сия писана в Шли …… ти под смертною казнию…
… хранить дотоле в сокровенном месте и никому своего сочинения не разглашать.
– Что значит – писана под смертной казнью? – спросила Аня.
– Видимо, в ожидании неминуемой смертной казни, – пояснила Елена. – Старорусские обороты не всегда удается перевести на современное наречие дословно. Нам обычно требуется гораздо больше слов, чем нашим предкам, хотя принято считать, что литературный русский стал с тех пор много красивее. А вот что такое в Шли…… ти? Проклятые мыши так повредили страницу, что прочесть ничего невозможно!
– Ну это-то как раз просто. В Шли…… ти означает – в Шлиссельбургской крепости, полагаю. В анналах нашего рода есть история, связанная со Шлиссельбургом. Один из моих предков, дед моего деда, был по указу императора Павла посажен в крепость и даже приговорен к смерти, но воцарение Александра его спасло. Надо думать, это записки того самого прапрадеда, находившегося в заточении в ожидании казни. Ладно, читай дальше…
Ангел Господень изливает чаши бедствий, дабы люди в разум пришли, а вера повелевает нам подчиняться, когда рука Божия наказывает нас, страдать, не жалуясь, дабы искупить свои прегрешения, вольные и невольные.
Человек имеет различные свойства: один ищет славы и чести, другой любовных страстей, третий сего не токмо не желает, но не помышляет о подобном, однако мало таких, кто бы оного избегал, буде представится ему Фортуною оказия…
– Вот это верно! – заметила Леля. – Никто не отвергает даров Фортуны, буде представится оказия. В здравом житейском уме твоему пращуру не откажешь.
Попустил Господь на меня искусы великие, что едва в меру мне их понести…
Но добрый человек искусится теми искусами, яко злато в горниле, и добродетелью засияет, а кто в добродетелях слаб, обретет лишь затаенное, не могущее быть высказанным кому-либо горе.
– Похоже, твой прапрадедушка полагал, что заточение в крепость послано ему в наказание за грехи, – продолжала комментировать прочитанное Леля.
– О причинах его заточения в нашем доме всегда говорили как-то глухо, – ответила Анна. – Вроде бы при государыне Екатерине он был в большом фаворе при дворе, а при Павле сразу вдруг впал в немилость, все потерял и оказался в Тайной экспедиции…
– В те времена такое случалось часто, – Леля вздохнула и продолжила чтение: – Екатерина Алексеевна, всемилостивейшая наша Государыня… Ну все, на этой странице больше ничего прочесть невозможно. Знаешь, нужно бы посоветоваться с прибывшим из Москвы сыскным агентом. Говорят, криминалисты разработали такие методы фотографирования испорченных бумаг, что слова, не видимые простым глазом, легко проявляются на пленке. Не знаю, насколько это верно…
– Ладно, пока давай дочитаем то, что можно разобрать, – Аня выхватила тетрадь и осторожно перевернула ветхую страницу.
На сие ответствуется: какие бы Государыня не являла перед вами поступки, сколь далеко любезность ее в рассуждении любовных утех ни заходила, – надлежит лишь молчать и улыбаться, ибо люди все, от юных лет до преклонных, никоими крепостями не убережены от сладчайших стрел проказливого бога любви, Купидоном именуемого…
От сего… породилисъ в воспаленном мозгу моем сладострастные картины, коих бы и представлять по положению моему отнюдь сметь не должно…
Презрев долг супружеский и осквернив чистое имя возлюбленной жены моей…
– Боже, какая гадость! – закричала Анна, которой вдруг расхотелось дочитывать тетрадь до конца. – Леля, я не желаю читать об этих позорных тайнах моего предка. Подумать только, он крутил шашни со стареющей императрицей! Изменял моей несчастной прапрабабушке, «оскверняя ее чистое имя»! И надо думать, небескорыстно! Жалкий альфонс!
– Успокойся! Все мы несовершенны. В конце концов разве не умение прощать составляет основную заповедь христианина? Мы же не жили в то время и не можем понять всех обстоятельств, толкавших людей на тот или иной поступок! Прошло уже более ста лет, жизнь совершенно изменилась, – рассудительно заговорила Леля, – и потом, твой прапрадед покаялся и искупил свою вину муками заточения…
– Лучше не иметь вины, которую следует искупать, тем более такой позорной! – запальчиво ответила Анна.
Схватив тетрадь обеими руками, она попыталась разорвать ее пополам. Но, несмотря на резкий рывок, переплетная работа старых мастеров выдержала, обложка лишь чуть-чуть затрещала.
