Утро у Фатти выдалось напряженное. Он доехал до дома, где жил Гун, и, не слезая с велосипеда, заглянул в окно гостиной. В комнате был только Пиппин. Отлично.

Фатти оставил свой велосипед перед домом и приказал Бастеру сторожить хозяйское имущество. Потом постучал пальцем в окошко комнаты, где сидел Пиппин, вымучивая очередной отчет для Гуна.

Пиппин поднял глаза и улыбнулся. Отворив дверь, он завел мальчика в гостиную.

– Есть новости? – с порога спросил Фатти.

– В общем, есть, – ответил Пиппин. – Получено заключение эксперта по поводу сейфа и зеркала. Я хочу сказать, по поводу отпечатков пальцев на них. Так вот: отпечатков нет вообще!

– Неглупый вор нам попался, – вздохнул Фатти. – Выходит, значит, что Кот из пантомимы к преступлению непричастен? Я так понимаю положение.

Пиппин хотел было что-то сказать, но тут залаял Бастер, и оба они, Фатти и Пиппин, выглянули в окно. Мистер Гун в этот момент слезал с велосипеда, черный, как туча. Бастер, заняв оборону посреди дорожки, ведущей от ворот к дому, исступленно лаял, как бы говоря:

– Вуф! Не войдешь! Вуф, вуф! Не войдешь! Вуф!

– Уходи, – торопливо сказал Пиппин. – У меня есть для тебя еще кое-что, но сейчас не время. Сам видишь.

Поскольку Бастер, судя по его позе, уже готовился сам напасть на Гуна, Фатти пулей выскочил во двор и бросился к воротам. Еще миг, и корзинку с Бастером благополучно приторочили к велосипеду.

– Что ты делаешь в моем доме? – с места забушевал Гун. – Я предупредил Пиппина на твой счет, мистер Проныра и Вынюхиватель! Из него тебе ничего не вытянуть! Пиппин от происшествия в театре отстранен. Он ровным счетом ничего не знает, но не сказал бы, даже если б знал! Пошел прочь! Видеть не могу твою жирную физиономию!

– Не хамите, мистер Гун, – спокойно и с достоинством произнес Фатти. Он не любил, чтобы его лицо именовали «жирной физиономией».

– «Не хамите»! Я не хамлю – я называю вещи своими именами, – нагло ухмыльнулся Гун, заводя велосипед в ворота. – Я тебе серьезно говорю: не желаю сегодня больше видеть твою жирную физиономию. Я человек занятой, выполняю важную работу и требую, чтобы ты не путался у меня под ногами и не разнюхивал то, что тебя не касается!

Он пошел к дому, радуясь, что Пиппин слышал, как отчихвостили толстого мальчишку. Отчихвостили именно так, как мальчишка заслуживал. Нет, вы подумайте! Он, мистер Гун, уже вплотную подошел к раскрытию сложнейшего преступления. У него почти сошлись концы с концами – что, надо признать, бывает весьма редко, а Фредерик Алджернон Троттевилл-младший со своим хитрым носом намерен разрушить, разнести в куски все, что им создано! Будь он проклят! Он и его жирная физиономия!

В сопровождении этих приятных мыслей мистер Гун ступил на порог собственного жилища и без промедления обрушил на голову Пиппина кучу резких и грубых упреков. Что касается Фатти, которому кровь из носу надо было обменяться с Пиппином еще несколькими словами, то он проехал по дороге метров двести, а потом, прислонив велосипед к дереву, спрятался позади ствола и стал ждать, пока Гун снова уедет из дому. Полицейский бросил велосипед прямо у дверей, были основания надеяться, что он скоро уберется вон.

Стоя за деревом, Фатти размышлял о подлых словах Гуна насчет его лица. Гун считает, что у Фатти жирная физиономия? Да? Ладно, он ему покажет, что это такое в действительности. Фатти сунул руку в карман и вытащил две прелестные, две совершенно новые, пухлые защечные подушечки. Положил каждую в рот – между зубами и щекой, и лицо его мгновенно обрело ужасающий вид. Оно раздулось, распухло почти до невероятных размеров.

Через несколько минут Гун, как и предполагалось, появился из ворот, сел на велосипед и не спеша покатил вдоль улицы. Выйдя из-за дерева, Фатти встал у него на пути.

– Ты опять?.. – Гун задохнулся от ярости. – Ты...

Тут он заметил огромные, нечеловечески раздутые щеки Фатти. Он моргнул. Потом посмотрел еще раз. Фатти рассмеялся; щеки его при этом чуть не лопнули.

Мистер Гун сошел на землю. Он не верил своим глазам! Фатти же, напротив, мигом вскочил на велосипед и умчался. Он немного покатался взад-вперед по боковой улочке, дожидаясь, пока Гун отъедет на приличное расстояние; потом вернулся к Пиппину.

– Все в порядке! – помахал ему Пиппин рукой из окна. – Он отправился дать телеграмму, потом поедет на автомобильную стоянку за театром, снова поглядит, что там и как, а после этого – на ферму по поводу собаки. Так что вернется не скоро.

Фатти уже убрал свои подушечки и снова обрел нормальный облик.

– Я задержу вас всего на несколько минут, – сказал он Пиппину. – Я знаю, у вас страшно много работы. Я только хочу спросить, что вы еще выяснили.

– В чай действительно подсыпали снотворное. Безвредное, но действующее сильно и быстро. Следы его обнаружены в чашке. Таким образом, с этим теперь прояснилось.

– А больше ничего не удалось узнать? След денег не отыскался?

– И не отыщется. – Пиппин пожал плечами. – В сейфе лежали только фунты, купюры по десять шиллингов и серебро.

– Есть какие-нибудь идеи насчет вора?

– Понимаешь, я видел записи Гуна. Среди них – неглупая, по-моему, мысль, что мотив преступления – вернее всего, чье-то желание насолить директору театра. Если это ход верный, то вором в труппе, ей-Богу, мог стать почти каждый, – проговорил Пиппин. – Мистер Гун, как тебе известно, не собирался меня ни во что посвящать, но он неимоверно гордится тем, что почти раскрыл тайну, и потому дал мне почитать свои записи. При этом подчеркнул, что такому неумехе, как я, полезно будет увидеть работу настоящего специалиста над трудным делом.

Фатти усмехнулся:

– Да, что-нибудь в этом роде он и должен был произнести. А что, по-вашему, действительно у всей труппы есть зуб на директора?

– Мистер Гун долго говорил с ним и, кажется, кое-что понял, – отвечал Пиппин. – Взять хотя бы мисс Зоэ Маркхэм; она поссорилась с директором утром в пятницу и была уволена. А Люси Уайт попросила ссудить ей небольшую сумму денег – у девушки заболела мать. И что же? Он накричал на нее и отказал. Это еще далеко не все. Питер Уэттинг и Уильям Орр предложили ему поставить на сцене театра несколько настоящих, серьезных пьес взамен всей этой его комической ерунды. Директор их грубо высмеял, сказал, что сами они только для примитивных скетчей и годятся. Сказал еще, что люди третьего сорта должны быть вполне довольны участием в третьесортных спектаклях.

– Держу пари, они страшно разозлились! – воскликнул Фатти.

– Естественно. Думаю, даже пришли в ярость, – продолжал Пиппин. – Дело почти дошло до рукоприкладства. Они пригрозили директору, что изобьют его, если он еще когда-нибудь назовет их людьми третьего сорта. На самом-то деле они хорошие актеры, особенно Уильям Орр.

– Продолжайте, пожалуйста, – попросил Фатти. – Очень интересно. Кто еще имел причины сильно не любить директора?

– Джон Джеймс обратился к нему с просьбой о прибавке к жалованью. Директор пообещал прибавку через полгода. А когда прошло шесть месяцев и актер напомнил про обещание, директор заявил, что ничего не обещал и даже разговора, дескать, не было.

– Симпатичный парень этот директор, как я погляжу, – засмеялся Фатти. – Всегда готов сделать добро ближнему. Странный, честное слово, способ работать с труппой. Да они все, как один, должны его ненавидеть.

– Они все его и ненавидят! – откликнулся Пиппин. – Даже бедняжка Бойзи, Кот из пантомимы, и тот питает к нему отвращение. Но погоди, я не всех перечислил. Существует еще Элик Грант. Мистер Грант захотел сыграть несколько ролей в другом театре – конечно, в такие дни, когда он не занят в этом. Директор ему запретил. Был, по всей вероятности, крупный скандал... Словом, ты видишь, сколько народу с наслаждением отомстили бы директору за безобразное отношение к себе.

Когда Пиппин кончил, Фатти несколько минут молчал, обмозговывая услышанное. Потом поинтересовался: