– Лучше спроси, как кто-то пробрался через мою неприступную защиту. Тебе это никогда не удавалось.

Кристиан рассмеялся:

– Очень хорошо. Как?

– Он был довольно хорош.

– И он мертв?

– Да, но это не моя заслуга. О случившемся писали в газетах.

– Никогда не читаю их. Все действительно интересное обсуждается при дворе. – Кристиан взял у слуги бокал вина и сказал: – Господи, что это? – Он смотрел на Кокетку, которая плясала у его ног, желая привлечь к себе внимание.

– Комок пуха, – сухо ответил Торн. – Кто-то смахнул его.

– Принцесса Кокетка, – представил Робин. – Клянусь, ее уши становятся больше от восхищения. Она настоящая героиня.

– Как это? – недоверчиво спросил Кристиан.

– Испугала моего противника в решающий момент.

– В это я могу поверить.

Робин подозвал лакея, чтобы тот помог ему подняться с кресла, и взял трость.

– Давайте найдем тихий уголок, и я расскажу вам всю историю.

– Разве здесь есть тихий уголок? – спросил Кристиан, на которого со всех сторон сыпались приветствия и шутки по поводу галунов.

Потребовалось время, чтобы выбраться из комнаты, но там недалеко была гостиная, составляющая часть личных покоев графа. Робин все еще считал их принадлежащими отцу. Торн пошел с ними, и Кокетка тоже. Робин рассказал другу об истинных причинах его приключений в Кенте.

Кристиан присвистнул.

– Это мог только ты, Робин. Только ты.

– Почему все так говорят? – Робин взял на руки Кокетку и посадил к себе на колени. – Ты же воспринимаешь меня серьезно, правда, моя маленькая бабочка?

– Эта собака делает тебя смешным, – сказал Торн.

– Ты совершенно не ценишь искусство несерьезности.

– Слава Богу.

– Когда-нибудь, чтобы очаровывать людей, просто быть герцогом будет недостаточно.

– Факты свидетельствуют о другом, – сухо возразил Торн.

– Дети, – укоризненно произнес Кристиан. – Вернемся к делам насущным. Робин, ты писал, чтобы я расспросил об итальянцах в Ричмонд-Лодж. Ответ таков – ни одного за последнюю неделю.

– Никого подходящего под описания?

– Нет. Мы живем очень тихо.

Робин колебался, задавать ли следующий вопрос, потому что история Петры вполне могла оказаться ложью, но он проиграл борьбу.

– Ты можешь назвать кого-либо при дворе, кто двадцать два года назад мог находиться в Италии? Если он действительно был молод, тогда мы говорим о человеке, которому сейчас около сорока.

Кристиан задумался.

– В Лондоне двор просто кишел бы ими. Почти каждый пэр в юности бывал в Италии.

– А что насчет постоянных придворных?

– С ходу не могу сказать. Кстати, я закончил свою службу при дворе, но знаю людей, которых можно расспросить.

– Спасибо, – сказал Робин. – Сомневаюсь, что из этого что-нибудь выйдет. Это все была история, придуманная, чтобы позабавить меня. Я действительно, – вспомнил он, гладя Кокетку, – требовал развлечений. Как всегда, берегись того, о чем просишь.

– Хороший совет, – заметил Кристиан и добавил: – Есть ли опасность увеличить Фонд леди Фаулер?

– Та наша идиотская клятва? Черт возьми, нет, – сказал Робин, надеясь, что вложил нужную степень веселого недоверия в эти слова. Из коридора Робин слышал, как один из его друзей сказал:

– Хочешь пари, что этот мерзкий фонд до конца года станет богаче на тысячу фунтов?

Должно быть, это был Кристиан, потому что ответил Торн:

– Идет. Он никогда не будет таким дураком.

Петра шла по безмятежным просторам, вдоль высокого хребта, рассыпавшего вокруг нее разноцветные поля. Земля выглядела такой процветающей, ухоженной, в церквях звонили колокола. Когда она проходила через деревни, некоторые люди желали ей доброго утра, но большинство жителей смотрели на нее настороженно, как на бродягу.

Почему она не подумала об этом? Ей не следовало приближаться к маркизу в одежде, подаренной ей миссис Уоддл. Как сказала эта женщина, ей нужна самая лучшая одежда, чтобы встретиться со своими родственниками.

Едва добравшись до Фарнема, Петра пошла в маленькую гостиницу и попросила там комнату с водой и мылом. Она сказала подозрительно посмотревшей на нее женщине, что собирается наняться на работу и хочет выглядеть как можно лучше. За три пенни она получила небольшую комнату, кувшин горячей воды, мыло и полотенце. Она разделась до рубашки, вымылась и переоделась в зеленое платье в цветочках. Это тоже было простое платье, но более респектабельное. Она снова надела чепец и широкополую шляпу, но от поношенной шляпы она избавится перед тем, как попросить впустить ее в Ротгар-Эбби.

Как именно она должна сделать это? Ее уведут от парадной двери, но как объяснить цель ее прихода на входе для слуг? Возможно, ей следует спросить, не нужны ли им работники, но это приведет ее в лучшем случае к экономке. Должна ли она после этого тайком рыскать по дому, чтобы встретиться с маркизом? Ее просто вышвырнут вон, в этом нет сомнений. Некоторые слуги вообще никогда не бывают в комнатах господ. Все, что она могла сделать, это положиться на Господа и свою мать.

Петра посмотрела в маленькое зеркальце, надеясь увидеть внешность, которая преодолеет все барьеры, но знала, что этого не будет. Единственным ее утешением было то, что хозяйка гостиницы несколько изменила о ней свое мнение. Раньше она видела в Петре бродягу, а теперь – уважаемую крестьянку.

Петра снова отправилась в путь, теперь она была всего в паре миль от Ротгар-Эбби. Петра увидела верстовой столб с надписью: Олтон – 10 миль. Это была ее дорога. Но она улыбнулась, увидев другие стрелки под ней. Бентли – 5 миль. Кукушкин Угол – 8 миль.

«Кукушка» была близко к «кок». Петра надеялась, что это еще одно доброе предзнаменование, что она идет по нужному пути.

Робин не страдал от похмелья, но по какой-то причине проснулся в воскресенье, чувствуя себя разбитым, с больной головой и дурным привкусом во рту. Он выслушал, как часы пробили десять, пожелал, чтобы волшебным образом перед ним появился стакан воды и кто-нибудь поднес его ему, чтобы он мог утолить жажду и снова заснуть.

Он почувствовал холодную руку на своем лбу и открыл глаза, только чтобы успеть в последний момент заменить «Петра» на «маман».

– Как ты мог, ты, беспечный негодник? – в гневе спросила мать по-французски. – Говорят, ты не пустил сюда доктора. Как ты мог?

Она все еще была в черном, и этот цвет не шел к ее нежной коже и темно-каштановым волосам.

– Райт осматривал мою ногу в доме Торна, – ответил Робин тоже по-французски, пытаясь сесть. – Я прекрасно себя чувствую.

– Не пытайся обмануть меня, меня, которая выносила тебя и воспитывала.

«При помощи примерно двадцати слуг», – подумал Робин.

– Я страдаю всякий раз, когда ты пропадаешь. – Она, так же как Петра, много жестикулировала. Почему он никогда раньше не думал об этом? – И теперь, – воскликнула она, – и теперь ты ввязался в поединок! Получил ранение! Ты чудовищно неблагодарное дитя!

Ему удалось поймать отчаянно жестикулирующую руку.

– Моя дражайшая матушка, моя рана незначительна и быстро заживает. Я прекрасно себя чувствую, если не считать последствий вчерашней пирушки.

Она замерла, испытующе глядя на него:

– Правда?

– Правда. – Он не будет думать о Петре или о Пауике. Они ничуть не похожи.

Мать, успокоившись, села на край постели, и Робин поцеловал ее пухлую, идеально наманикюренную руку.

– Я едва не уволил Тревельяна за то, что он встревожил вас Надо было это сделать.

– Тогда я наняла бы его снова.

– Быть моим учителем, маман. Полагаю, я могу уволить моего секретаря.

– Ты не сделаешь ничего столь постыдного. Он всего лишь послушался меня.

Сейчас бессмысленно говорить о том, что интересы матери и его собственные могут не совпадать.

– Ты действительно выздоравливаешь? – спросила мать, взяв в ладони его лицо. – Ты не лжешь?