— Лучше келпи, водяную лошадку из Шотландии, — попросил я. — Или кошку Гулон с лисьим хвостом.

— Хорошо, поищем, — пообещал министр.

Дама Морана проводила его и на прощание так на меня посмотрела, что я опять захотел написать заявление об уходе.

Вообще отношение моих коллег ко мне переменилось. Наши дамы считали, что я слишком возгордился и задрал нос. Особенно неистовствовала Лыбедь. Пытаясь меня соблазнить, она рвалась ко мне в больницу, а потом весь день ходила хвостом, стараясь попасть мне на глаза и рассказывая журналистам, что она мой самый близкий друг. В конце концов у меня прямо спросили, является ли она моей невестой.

Пришлось соврать, что я вообще не интересуюсь женщинами. Это Лыбедь ужасно обидело, она подговорила остальных учителей, и теперь, стоило мне войти в учительскую, как разговоры замолкали сами собой. Исключениями стали только дама Труда, слишком добродушная, чтобы поддерживать бойкоты, и Берегиня, у которой был свой взгляд на любую проблему. Но даже у них сложилось мнение, что меня надо немножко проучить.

Единственное, что радовало меня, были дети. В самый первый день занятий, когда я переступил порог аудитории, мальчишки шестого курса устроили мне овацию. Аплодисменты не смолкали минут пять, к радости журналистов, а Кристиан Шульц даже устроил маленький фейерверк. Мальчишки и девчонки теперь толклись возле моего кабинета и наперебой хвастали любопытным журналистам, какой я хороший учитель, какой добрый, и так далее.

Помалкивала только Вероника. Девушка вела себя, как обычно, но несколько раз я замечал ее пристальный взгляд — она по-прежнему не могла отвести от меня глаз. Но теперь ее внимание было мне приятно и настраивало на романтический лад. Вот только я по-прежнему не мог себе представить, как подойду к этой девушке и что скажу. И нужно ли что-нибудь говорить.

И надо же было такому случиться, что через неделю, за несколько дней до Весеннего Равноденствия, мне пришло еще одно письмо.

Письма мне в те дни приходили пачками. Просыпаясь по утрам, я видел на подоконнике трех-четырех почтовых воронов, терпеливо ждущих, когда их освободят от конвертов. Мне писали читатели газет, мои бывшие одноклассники, приемные родители и семейство Мортонов. Девушки признавались мне в любви, юноши хотели хоть раз оказаться на моем месте. Не было писем только от фон Ньердов, родственников моей матери Женевьевы. Но они наверняка просто не знали, что это я — сын их Женни. А может быть, никого из них не было в живых.

А это письмо… Оно пришло в числе других, вместе с конвертом от Мортонов и двумя посланиями от читателей. Разглядев женский почерк, я ожидал, что там будет очередное признание в любви, и поздно сообразил, что письмо написано по-русски.

«Здравствуй, Эмиль, или, как тебя теперь зовут, Максимилиан! Пишет тебе твоя сокурсница Настя Мельник. Я очень рада была услышать о тебе хорошие новости. Ты меня помнишь? Я, признаться, часто вспоминала о тебе — ты был очень не похож на остальных наших мальчишек. Но я верила, что рано или поздно ты прославишься — и не ошиблась в тебе. К сожалению, я, как и ты в школьные годы, не знала, что ты — гот самый Мортон, Хранитель Тайны. Думаю, так было нужно. Но теперь ты стал самим собой и даже знаменит. С тобой многие хотят переписываться, но, надеюсь, ты ответишь на мое письмо и, более того, — надеюсь, ты примешь мое приглашение. Этим летом я с родителями еду на поклонение к Синему Камню в Переславль-Залесский и хочу пригласить тебя с собой. Заодно я покажу тебе Россию, и мы отлично проведем время. Ручаюсь, у тебя ни разу не было таких каникул, какие устрою тебе я…»

Дальше читать я не смог — свернул и сунул обратно в конверт. Не только потому, что написано было это письмо моей первой школьной любовью. Просто Анастасия Мельник… Как бы вам это сказать… Она, конечно, красивая девушка, и я до сих пор любуюсь на ее фотографию в памятном адресе, но это письмо было написано именно Максимилиану Мортону. Пока я был Эмилем Графом, я был ей неинтересен, а стоило ей узнать правду о моем происхождении, как все переменилось.

Но почтовый ворон все еще топтался на окне. Ответ можно было отправить с ним. И я выдрал из блокнота лист.

«Здравствуй, Настя, — начал я на полузабытом уже русском языке — на нем мы писали сочинения в Неврской Школе Искусств, а это было больше трех лет назад! — Меня очень обрадовало твое письмо, но, к сожалению, принять приглашение не могу. Дело в том, что, как мировая знаменитость, я уже расписал свое лето по часам. Сначала мне предстоит визит в Инквизиторский Совет, потом я обещал навестить своих приемных родителей Графов, затем меня ждут в гости мои новые родственники Мортоны, а в конце лета мне обещали устроить поездку в Шотландию на охоту за тамошними водяными лошадками. И это не считая официальных приемов и пресс-конференций. Так что к Синему Камню я смогу вырваться не раньше Святочных Каникул. До встречи. Макс Мортон».

Послание получилось излишне сухое и хвастливое, но на это и был расчет. Пробежав глазами письмо — а вдруг там вкрались ошибки? — я запихнул его в Настин конверт и прикрепил к лапе почтового ворона. Тот обиженно каркнул, нагадил на подоконник в знак протеста и улетел.

Мой расчет оправдался — больше Анастасия Мельник мне не писала.

Вот так незаметно прошли полтора месяца. Наступила весна. С каждым днем становилось все теплее, мои Жаравь-птицы в живом уголке перелиняли и каждый день танцевали в своей вольере, оглашая живой уголок и лекционную аудиторию гортанным курлыканьем. Иногда их крики даже мешали мне читать лекции. Проснулись от зимней спячки аспиды, змеи, Скарапея и фараонки, все они весело плескались в аквариуме. Предчувствуя приход мая, вилы и албасты теперь не давали мне спать, голося часов до трех ночи. У единорога Дымки характер испортился окончательно. Теперь он слушался девушек, только если меня не было рядом — его подруга ждала потомства, и самец бешено ревновал ее ко всем существам мужского пола. Пришлось даже отсадить козлерога, потому что Дымка однажды здорово избил его копытами.

Весна действовала и на людей. У семикурсников уже невозможно было вести уроки: без пяти минут выпускники с тоской пялились в окна на очистившиеся от снега и понемногу зеленеющие поля и одетую в вуаль свежей листвы рощу. В пруду сошел лед, и теперь можно было мечтать о прогулках при луне. Я сам видел, как однажды там гуляли Лилита и Спурий. Поскольку была ночь полнолуния, Спурий был в облике волка. Он, как щенок, скакал вокруг Лилиты и выл. Среди школьников тоже участились появления влюбленных парочек, а почтовые вороны, увешанные любовными посланиями, как майское дерево дарами, важно расхаживали по школе. Мы, учителя, старались, как могли, гасить чрезмерный любовный пыл своих подопечных — во-первых, потому, что приближались экзамены, а во-вторых, совсем скоро должен был состояться Праздник Бельтан.