«Знал бы ты, сколько о тебе ходят легенд», — сказал на болоте Винник.

«Знал бы ты, как я этому не рад», — хотел бы ответить ему Босой, но не стал, молчанием выигрывая время на размышления.

Может в будущей жизни, когда будет спасена или выкуплена мама, широкая известность и всеобщее уважение сыграют Босому на руку. Сейчас он предпочел бы путешествовать под видом молодого, глупого, но самоуверенного ловчего.

Лихих удачливых парней люди любили, потому что любой лихой удачливый парень однажды обязательно оступится и погибнет. И будет очень приятно чувствовать, что он такой лихой — и умер. А ты, обычный сельский житель — жив и радуешься жизни.

И почему бы не угостить дерзкого ловчего кувшином молока, да не послушать его берущие за душу истории? Да не рассказать свои, услышанные от таких же лихих парней раньше? Босого и угощали, и слушали, и рассказывали все, что знали. Например, о работорговцах и купленных за последние годы в поселке женщинах-рабынях.

Иногда Босому казалось, что он напал на след. За шесть лет он выследил семь банд работорговцев, одну из которых умудрился почти полностью уничтожить, проверил бесчисленное множество подходящих под описание рабынь — но каждый раз это были не те работорговцы и не те рабыни.

Отматывая назад год за годом, он вспомнил и тот момент, который поставил его на путь ловчего.

После проявления интерфейса жизнь Босого изменилась до неузнаваемости. Прежде он все силы вкладывал в дом: мечтал о собственной телеге и расширении погреба, следил за огородом, делал записи погоды, столярничал и кое что даже начинало получаться. Загадочные картинки перед глазами перевернули с ног на голову его представления о будущем.

Всего лишь одна заполненная на треть шкала уже позволяла чувствовать себя сильнее. Теперь он мог без устали прошагать хоть целый день, взвалив при этом на плечи сразу два мешка зерна, в одиночку перетаскивать бревна, которые обычно носят вчетвером, а на следующую после неожиданного открытия ночь перетаскал столько кирпичей, что часть удалось выменять у соседей на сушеное мясо, сыр и три ржаных каравая.

Зато и есть он стал за четверых. Непрерывный голод стал настоящим бедствием, и скоро это заметила не только мама. Соседи стали поговаривать, что в последнее время Босой стал забирать из общего запаса в три раза больше, чем раньше, и хотя отрабатывал сполна, все же люди ворчали.

Тем более, что повод поворчать искали давно. Оскорбляла их мамина излишняя прямота, и в осанке, и в общении. Не нравилось вечная нелюдимость Босого, его упрямство, успехи в школе и старательная радивость в любой работе. Соседи мечтали найти хоть какой-то недостаток, который бы спускал странную семейку с небес на землю, и вот на тебе — напал на Босого неутолимый жор.

Казалось, насмешкам не будет конца, но произошло странное, чего не ожидала даже мама, многое повидавшая на своем веку. Вдоволь насмеявшись, люди стали относиться к Босому намного лучше, чем прежде. Теперь у него, как и у любого другого нормального человека, появился изъян, простой и понятный, как любовь беспутного мужичка к бражке или распутной женщины к мужскому вниманию.

С тех пор жить стало намного проще. Внезапно проснувшуюся силу Босого приняли спокойно, мало ли рождали здешние места богатырей? Да и была эта сила хоть и удивительной, а все же нечеловеческих возможностей не дарила.

Другое дело, что были еще и другие шкалы. И вот с их заполнением у Босого возникли серьезные проблемы. Хотя бы потому, что он понятия не имел, что означает та или иная полоска.

Достигнуть прогресса в силе оказалось несложно. Потаскав кирпичи вторую ночь напролет, он заставил полоску прогресса двинуться еще немного, и ее движение можно было заметить после каждого наполненного тяжелым трудом дня. Остальные же заполнялись, казалось, совершенно хаотично. То застывали на недели, то скакали как оглашенные, хотя дело делалось, подчас, одинаковое.

Первый серьезный прогресс наступил, когда однажды Босой на охоте столкнулся с тремя волками, почему-то посчитавшими, что человек — отличная для них добыча. Обычно волки если и нападали на охотников, то только зимой и ранней весной. Голодные, истощавшие до выступающих под шкурой ребер, они приходили с дальних засыпанных сплошным покровом снега степей, выходили из лесов и подстерегали любую добычу, что пахла потом и кровью. Под осень же, когда всюду сновали ожиревшие зайцы, ожидать подвоха от троицы волков не приходилось. А вот, поди ж ты, напали. И не отступили даже когда Босой разбил дубинкой голову самому наглому из них.

Особой опасности в нападении не было. Был бы на месте Босого ребенок или женщина — у волков был бы шанс. Взрослый же привыкший к охоте мужик, да еще при дубинке… Главное, знать их тактику. Первой всегда нападала волчица, отвлекая жертву обманными рывками. Ее стоило контролировать, но по настоящему готовиться к прыжку альфы. Именно он обычно наносит первый и единственный удар, после которого стая просто ждет, когда жертва истечет кровью.

Понимая это, Босой довольно успешно оборонялся, убил двух волков, и все же третьему удалось вцепиться в ногу, да так глубоко, что далеко не сразу удалось разомкнуть челюсти, даже после того как хищник перестал продавать признаки жизни.

Рана была рваной, из нее ручьем текла кровь. Босому удалось остановить кровотечение наспех сделанной из штанины повязкой, но нога распухла и долго болела, причиняя боль. Тогда впервые и сдвинулась с мертвой точки одна из шкал, которую Босой поначалу обозвал «терпение», а потом «стойкость», потому что так ему показалось вернее.

После случая с волками Босой долго не получал никаких ран и уже отчаялся заполнить шкалу хотя бы на треть, когда в голову пришла идиотская, но очень простая идея. Выбрав вечер перед выходным днем, когда не нужно было идти на общественные работы, он уронил на ногу массивный чурбан. А потом еще один, побольше, потому что от первого не было особенно больно. Синяк вышел отменный, дававший о себе знать целую неделю. И вместе с ним немного, совсем чуть-чуть, и все же сдвинулась с места «стойкость».

Поняв, что задумка сработала, Босой на время прекратился в маньяка, думавшего только об одном — как себе посильнее навредить, но при этом суметь завтра с утра выйти на работу? Ведь была опасность не рассчитать и не только на долгое время привести себя в негодность, но и заработать на всю жизнь хромоту или еще худший недуг. В ход шло все: ножи, гвозди, огонь и даже домашний очаг, в который он совал пальцы, стремясь посильнее обжечься.

В итоге самой эффективной техникой была признана поверхность, усыпанная осколками камней с острыми краями. Они резали кожу, но не глубоко, особенно если правильно лечь. Обилие источников боли обеспечивало быстрый прогресс, остававшиеся же порезы хоть и саднили потом несколько дней, работать почти не мешали.

Шкала стойкости медленно, но стабильно ползла вверх, и когда она заполнилась на треть, усилия были вознаграждены. Сделать себе больно стало намного сложнее. Боль возникала по-прежнему, но восприятие ее изменилось. Она стала меньше доставлять неудобства, частично превратившись скорее в сигнальную систему, чем в проблему.

Некоторое время Босой чувствовал подъем и был готов и дальше продолжать эксперименты, но развивать стойкость оказалось намного сложнее, чем силу. Тяжело работать приходилось едва ли не ежедневно. Хочешь-не хочешь, а таскаешь, рубишь, дробишь, ломаешь, машешь лопатой, вилами, серпом или косой. Ради стойкости же приходилось страдать, и при этом прежние способы сделать себе больно попросту перестали работать. Хоть всего себя исполосуй — шкала если и двигалась, то незначительно, незаметно для глаз.