Два крошечных колесика шатались и скрипели от натуги. Да и сам младший констебль Джон Дилби шатался и скрипел — зубами и, казалось, даже внутренностями.

Его самокат прыгал по кочкам, качался из стороны в сторону, но упорно продолжал двигаться.

Джон отталкивался ногой, которая по ощущениям уже давно перестала быть, собственно, ногой и превратилась в сбитень, стоптень и еще в мозолень. Руки в форменных перчатках крепко сжимали руль, и все равно он то и дело норовил вывернуться. В какой-то момент самокат будто бы ожил и принялся показывать свой норов.

Джон потел, шморгал носом и отчаянно боролся с головокружением. И несмотря ни на что продолжал преследование.

— Не упустить… не упустить… — срывалось с дрожащих губ.

Не упустить Человека-блоху было неимоверно сложно, ведь тот прыгал по крышам, в то время как сам констебль, не разбирая дороги, колесил за ним через Фли.

Джон полагал, что четырехрукий монстр попытается затеряться в глубине трущоб, но тот задумал нечто противоположное. Человек-блоха держал свой путь не куда-нибудь, а в Тремпл-Толл.

В Саквояжный район вел лишь один мост — мост Ржавых Скрепок. Очевидно, бывшему цирковому прыгуну перепрыгнуть канал Брилли-Моу было не по силам. Джон успел увидеть, как тот спустился под мост и пополз, цепляясь за стропила всеми своими шестью конечностями.

Не останавливаясь, младший констебль заехал на мост и поколесил вдоль трамвайной линии. Где-то внизу полз Человек-блоха…

У харчевни «Подметка Труффо» стояло несколько нетрезвого вида типов. Завидев Джона, они завопили, заулюлюкали и все, как один, демонстративно сняли шляпы — вовсе не в знак уважения, но напротив, с вызовом и насмешкой: в Тремпл-Толл появляться на улице без головного убора было запрещено, но младший констебль сейчас и не подумал останавливаться.

Преодолев мост, он выехал на улицу Файни. Человек-блоха оказался в Саквояжном районе быстрее него — он запрыгнул на уличный фонарь, а с него — на крышу ближайшего дома.

Джон свернул в переулок и помчался следом. В голове стоял гул, в животе мутило, но младший констебль все гнал и гнал по мостовой следом за быстро отдаляюшимся Человеком-блохой.

Он не знал, что станет делать, когда нагонит его, но сейчас об этом и не думал.

Улица, переулок, сквозной проход через дом и двор-колодец… Колесо угодило в выбоину! Проклятье! Вытащить… продолжить преследование…

Джон не обращал внимания ни на что кругом, а между тем вокруг появилось много прохожих. Зазвенел трамвай. Из рупоров уличных вещателей раздавалось оповещение о том, что дирижабль «Бреннелинг» готовится к отбытию в Старый центр…

Погоня привела младшего констебля на Чемоданную площадь.

Задрав голову, Джон увидел, как Человек-блоха перепрыгнул с крыши пневмопочтовой станции на купол здания вокзала. После чего пополз по нему, а затем прошмыгнул в большое круглое окно возле часов и скрылся из виду.

— Будь я проклят! — воскликнул младший констебль. — И что тебе там нужно?

Впрочем, раздумывать об этом времени не было.

Джон направил самокат в переулок у здания вокзала. Соваться внутрь через парадные двери ему совсем не хотелось, и у того было две причины: первая — это вокзальный констебль мистер Бэнкс, и вторая — это его напарник вокзальный констебль мистер Хоппер. Обе эти личности могли помешать его делу, так как славились не только злобой, но и крайней недалекостью: чего только стоят их бесконечные неудачные попытки дослужиться до повышения и получить новенькие паровые самокаты.

Проехав под аркой, младший констебль увидел зеленую дверь, над которой висела вывеска: «Камеры хранения багажа». Рядом примостилась еще одна дверка: «Бюро пропавших вещей», — именно туда Джон, оставив свой самокат у входа, и вошел.

Его тут же окатило из рога граммофона слезливым, сиропным романсом о потерянной любви — старый добрый репертуар миссис Громбилль, от которого у всех прочих, кроме самой смотрительницы, сводит скулы.

В «Бюро пропавших вещей» горела одинокая лампа, по сторонам от узкого прохода громоздились деревянные стеллажи, забитые всем тем, что теряли люди в Саквояжном районе. Рядом со шляпами, перчатками и зонтиками соседствовали совсем уж необычные предметы, наличие которых здесь вызывало больше вопросов, чем содержало ответов: чучело рыбы-меч, автоматон, мумия из Хартума, плотоядное растение в горшке и связка сушеных и сморщенных собачьих голов. На стуле в глубине помещения храпел потерянный человек.

У стойки происходил спор.

Там топтался, потирая руки, небезызвестный в узких кругах — Джон не сдержался и поморщился — Шнырр Шнорринг. Бродяга пыжился, потел и пускал слюни в попытках доказать, что некий женский клатч с бахромой принадлежит именно ему.

Миссис Громбилль, тучная престарелая дама, разумеется, не верила ни одному слову бродяги и тыкала в него тростью.

— Убирайся, Шнорринг! — утомленно восклицала миссис Громбилль. — Ты и правда думаешь, что я тебе выдам потерянный предмет?

— Но этот клатч принадлежал моей бабушке!

— Ну и кому ты врешь?! Нет у тебя никакой бабушки!

— А вот и есть! В смысле была! Ее сожрали крысы!

— Ты мне надоел, Шнорринг! Ты итвои нескончаемые попытки стащить что-то отсюда! Если не уберешься, я спущу на тебя крокодила!

— Кто-то потерял крокодила? — удивился Шнырр и тут же, спохватившись, добавил: — То есть это мой крокодил! Я его потерял недавно! Он принадлежал моему дедушке!

— И зачем тебе крокодил, скажи на милость?

— Говорят, они очень вкусные…

— И кто так говорит?

— Люди, обедающие крокодилами, само собой!..

Младший констебль воспользовался тем, что на него не обращают внимания, и прошмыгнул в боковой проход под табличкой: «В зал ожидания».

Вокзал гудел. У перронов толпились пассажиры, среди них виднелись служащие Паровозного ведомства в темно-зеленой форме, автоматоны катили багажные тележки, груженные чемоданами.

Джон выглянул из-за трубы. Бэнкс и Хоппер были на посту у своей тумбы. Если это, конечно, можно было так назвать. Хоппер, труся головой, бродил туда-обратно вдоль скамейки и, судя по всему, показывал напарнику, как ходят голуби, а Бэнкс ухахатывался и швырял в него хлебными крошками.

Младший констебль двинулся к лестнице, ведущей на старую платформу «Драппгейт». Быстро преодолев два пролета, он проскочил мимо рубки вокзальной пневмопочты, пробежал галерею вдоль ряда пыльных витражных окон и, толкнув дверь в тупике, оказался у основания ржавой винтовой лестницы, которая тонула в потемках. Младший констебль начал подъем на ощупь, стараясь ступать по железным ступеням, не создавая шума.

Вскоре он добрался до вершины лестницы и оказался перед очередной дверью. Замер, прислушиваясь.

Из-за двери доносился перезвон часового механизма — там располагались большие вокзальные часы.

Джон сглотнул, вытер перчаткой пот со лба.

Уняв дрожь, он снял с пояса дубинку и сжал руку на дверной ручке. «Не бояться… только не бояться, Джонни…»

Закусив губу, младший констебль аккуратно повернул ручку и приоткрыл дверь.

Это место называли «вокзальным чердаком». И не только потому, что оно находилось под самой крышей. Многие годы сюда стаскивали различный хлам: у стен громоздились медные рупоры вещания, рядом с кучей ржавых ключей для перевода стрелок соседствовали багажные тележки без колес, нагруженные деталями для автоматонов, — и кому понадобилось все это сюда тащить? Сломанный семафор приветствовал констебля разбитыми стеклами. Пыль, паутина и затхлость… пахло здесь, как на обычном чердаке: нафталином, средством против гремлинов и позавчерашним, слегка тронутым плесенью прошлым.

И если бы не мерный звон шестерней, можно было бы решить, что это место впало в кому.

В центре чердака располагался громадный механизм, приводивший в движение стрелки одновременно на двух циферблатах: одни часы выходили на Чемоданную площадь, а другие — внутрь здания вокзала. Рядом с первыми располагалось два круглых окна — разноцветные стекла витража в одном складывались в рисунок, изображающий локомотив, а в другом стекла и вовсе отсутствовали. Именно через него в здание вокзала и проник тот, за кем Джон следил…