Я ничего не записываю. У меня хорошая память, и я как будто вижу ноты внутренним зрением.

Потом, снова сосредоточившись, он заиграл. Я ничего не смыслю в музыке, однако понял, что эта пьеса сильно отличается от рапсодии Листа, которая местами казалась мне грубоватой. Эта музыка была нежной, легкой, с долгими пассажами на высоких нотах, похожими на звуки эоловой арфы. Чувствовалось, что слепой весь растворяется в своей музыке.

Нас его мелодия окончательно пленила: казалось, она проникает до самого сердца…

Но что это? Мелодия неожиданно оборвалась. Слепой опустил руки и медленно повернул к нам отрешенное лицо.

Дети, простите меня!

Что с вами? — спросила Мади. — Вам нехорошо?

Он отрицательно покачал головой.

— г— Нет… нет, со мной все в порядке. Просто, пока я играл, мне в голову пришла одна глупая мысль, и я испугался.

— Испугались? Чего?

— У меня появилось нехорошее предчувствие. Мне показалось, что я в последний раз играю на этомрояле. Ах, если бы вы знали…

Я взглянул на Мади. Она, не менее меня изумленная внезапной паузой и замешательством старика, спросила:

— Откуда такое предчувствие? У вас неприятности? Что-нибудь со здоровьем?..

Слепой не ответил. Утомленный, он оперся о рояль и, склонив голову, провел рукой по лбу. Мы с Корже помогли ему дойти до кресла, в которое он тяжело рухнул.

— Извините меня, — снова сказал он, чувствуя, как мы встревожены. — Конечно, это глупость. Это все из-за того человека…

Какого человека?

Из-за незнакомца, который ко мне приходил.

Когда?

В прошлом месяце, два раза… И позавчера снова, но я ему не открыл. Я уверен, он что-то замышляет против меня.

Против вас?! — воскликнула Мади.

Все дело в этом рояле… Он намерен его купить.

Я не расстался бы с инструментом ни за какие сокровища, но позавчера я понял, что этот человек не остановится ни перед чем. — Зачем вы открыли ему дверь?

— В первый раз я подумал, что пришел един из моих клиентов. Во второй раз я засомневался, но он так настаивал, что мне пришлось пустить его: я подумал, что так быстрее от него отделаюсь. А позавчера, когда он снова объявился, я ему не открыл. Мы поговорили через дверь… Но поверьте мне: хотя у него изысканные манеры, я знаю, он готов на все ради достижения своей цели.

Мы пытались успокоить старика, уверяя, что никто не может заставить его продать вещь, которая ему принадлежит, но он не соглашался.

— Это верно. Однако я чувствую — этот человек хочет причинить мне зло.

Я попросил поподробнее рассказать о незнакомце.

Увы, дети мои, я ведь его не видел. Знаю только, что он невысокого роста… Это нетрудно определить, слыша, откуда доносится голос. Половицы почти не скрипели под его шагами — значит, он не толстяк. Оба раза, когда он ко мне являлся, его одежда пахла изысканным табаком, отсюда я заключил, что он курит дорогие сигареты, кажется, иностранные. Что я могу описать подробнее, так это его голос, пронзительный, немного гнусавый.

Он назвал себя?

Нет. Сказал только, что торгует роялями.

А как вы думаете, почему он так настаивал на покупке именно вашего рояля? — спросил Сапожник.

Возможно, потому что знает, что это бесценный инструмент. Он предлагает за него сумму много большую, чем стоит обычный рояль.

Значит, он хорошо осведомлен?

Несомненно, но ума не приложу, откуда. Жильцы этого дома, конечно, слышат иногда, что я играю на рояле, однако не могут знать, что это за инструмент. Что касается славной женщины, которая иногда мне помогает, то она совершенно не от мира сего. Она даже не заметила этого человека, когда он ко мне приходил.

Старик вздохнул и с трудом улыбнулся. — Впрочем, мои юные друзья, я все это сам напридумывал. Когда не видишь людей, в голову приходят фантастические вещи… Мне стало легче, когда я это вам рассказал.

Поднявшись с кресла, он сел к роялю, и его пальцы побежали по клавишам. Забыв о недобрых предчувствиях, старик снова стал музыкантом, всего себя отдающим своему искусству. Однако, когда, закончив играть, он повернулся к нам, мы вновь увидели на его лице тревогу.

С помощью Мади слепой укрыл драгоценный инструмент чехлом. Потом мы просто сидели и разговаривали. Но приближался вечер, а мне еще нужно было поиграть с братишкой, пока мама ходит по магазинам. Старик тепло поблагодарил нас за визит, который был для него настоящим подарком, а мои друзья уже без всякой задней мысли обещали прийти снова. Перед тем как мы ушли, старик долго гладил Кафи.

— Дорогой мой песик! Это правда, ты напоминаешь мне бедного Брике. Когда ты трешься о моиноги, мне кажется, что я нашел своего пса… Ведь ты еще придешь ко мне, правда?

Мы спустились по темной лестнице. Двор был пуст. Взволнованные происшедшим, мы молча шли по улице Сен-Бартелеми. Вдруг Корже остановился.

— Знаете, вы правы, этого слепого нельзя бросать. Я не знаю, угрожает ли ему опасность — по-моему, это все его фантазии, — но мы все равно должны помочь ему. Я уверен, с Кафи он будет чувствовать себя хоть немного увереннее. Согласны?

— Согласны! — хором ответили Шестеро друзей из Круа-Русс.

Назавтра мы с Мади зашли к слепому сообщить, что решили одолжить ему Кафи, пока он не найдет себе новую собаку.

Седовласый старик стал с жаром отказываться. Он не хотел лишать нас верного друга. Ему будет очень больно, если, не дай Бог, с нашей собакой что-нибудь случится, пока она будет с ним.

Но Мади умела уговаривать людей.

— Ну что с ним может случиться? — говорила она, успокаивая старика. — Кафи достаточно благоразумен, чтобы не попасть под машину, достаточно выдрессирован, чтобы не позволить себе не слушать ся вас. К тому же мы будем часто его навещать… и вас тоже, конечно.

Итак, Кафи остался у слепого. Я сделал этот подарок от чистого сердца. Однако, когда мы с Мади шли через двор, я задумался: а что, собственно, произошло с Брике? Действительно ли он погиб под колесами? На Сен-Бартелеми машин мало. Не знаю, почему, но мне показалось, что несчастье с собакой произошло именно в этом дворе…

— Да ну! — махнула рукой Мади. — Жильцы тут еще те, это верно, но зачем им собака?

Прошло несколько дней. Почти каждый вечер после занятий, то один, то с друзьями и Мади, я заходил навестить старика и Кафи.

Слепой сиял от счастья. Кафи помог ему забыть про страшного незнакомца; он не знал, как нас благодарить. А Кафи под его руководством стал превосходным поводырем. Он сразу понял, что от него требуется. С таким компаньоном слепой чувствовал себя в полной безопасности. Когда он направлялся к кому-нибудь из своих клиентов, Кафи осторожно шел впереди, натянув поводок и останавливаясь перед любым препятствием.

— Правда, — твердил слепой, — я не ожидал, что он сможет так быстро заменить мне Брике… Тиду, если бы ты знал, как мне приятно слышать, когда люди на улице восклицают: «Какая прекрасная овчарка!» Так не говорили даже о Брике. Брике прихрамывал после того, как щенком обжег лапу кипятком.

Чтобы успокоить меня, старик добавил:

— Будь уверен, в те дни, когда я не выхожу в город, я никогда не отпускаю Кафи одного во двор. Я выхожу вместе с ним и всегда держу его на поводке.

Новая жизнь, похоже, вполне устраивала Кафи. Никогда еще о нем так не заботились, и он понимал важность своей нынешней роли. Как только слепой вставал и на ощупь двигался по комнате, пес подбегал и помогал ему… А для нас с друзьями походы на улицу Сен-Бартелеми стали приятной обязанностью. Слепой учил нас любить музыку. Теперь уже не он предлагал снять чехол с рояля, а мы сами упрашивали его сыграть что-нибудь, и больше всего нам нравились его собственные произведения.

— Я уверен, он великий музыкант, — восторженно говорил Гиль.

Нам и в голову не приходило, что счастливые дни скоро кончатся…

Случилось это вечером в субботу. Со мной не было ни друзей, ни Мади, потому что мы договорились все вместе пойти к слепому в воскресенье после обеда. В середине декабря вечер наступает быстро. Во дворе было темно, когда я вошел в старый дом на Сен-Бартелеми.