Начало Египта — воскресение, а конец — «всесмерть».
Такой небесной радости земли, как в Египте, нигде не бывало, но и такой печали тоже.
Творение мира — смех Бога: Бог смеется и смехом творит; шесть дней творения — шесть смехов божеских; а в седьмой раз засмеялся — и воскорбел, пролил слезу: слеза Божия — душа человека (Hermes Trismeg). Вот откуда печаль Египта.
В одной фиванской гробнице, тело неизвестной царевны тлеет тысячи лет, источая выпотение смрадного гноя. Таков конец Египта: сквозь солнечный лик Озириса — черный лик тлеющей мумии; сквозь песнь воскресения — песнь Всесмерти: «Приди!»
В подземном царстве Туат есть кладбище богов. Когда в восьмом часу ночи бог солнца Ра, в ладье своей, проплывает мимо этого кладбища, мертвые боги чуть-чуть оживают, шевелятся, хотят встать и не могут, и отвечают зовущему Ра только шепотом, шорохом, подобным жужжанию пчел над цветами или звону стрекоз над водой, в затишье полуденном.
И, наконец, последний вопль отчаяния: «Ныне смерть для меня, как благовоние мирры и лотоса, как путь под дождем освежающим, как возвращение на родину». — «Скорей бы конец! Не зачинать бы, не рождать, — и замер бы всякий звук на земле, и всякая распря затихла бы!»
Тут уже конец Египта — конец мира: сесть на «горбик», где зарыто все человечество, и «выть собакою».
Конец Египта — наш конец, и суд над ним — над нами суд.
«Вот, Господь воссядет на облаке легком и грядет в Египет. И потрясутся от лица Его идолы египетские, и сердце Египта растает в нем» (Ис. XIX, 1).
«О, Египет, Египет! одни только предания останутся о святости твоей, одни слова уцелеют на камнях твоих… Наступят дни, когда будет казаться, что египтяне тщетно служили богам…»
Нет, не тщетно. Вся сила Египта — бессилие, вся мудрость — безумие, все величие — ничтожество перед единою каплею Крови, пролившейся на Голгофе. Но «от Египта воззвал Я Сына моего». И можно сказать, не кощунствуя, что Египет нужен Сыну, так же как Сын — Египту.
Весь Египет — путь к Господу. Землю вспахал для сева Господня египетский плуг.
Тишина Египта — тишина ожидания. «Ей, гряди, Господи!» — шепчет он — и замер, застыл, окаменел в ожидании.
Все, что Египет получил даром, мы покупаем страшной ценой, и это — благо: даром дастся во времени, покупается в вечности.
«Сам Египет, некогда святая земля, станет примером нечестия, и тогда отвращение к миру овладеет людьми», — предсказал Гермес первых христианских подвижников, проклявших землю именно здесь, в первых монашеских общинах, скитах Фиваиды. «Не мир пришел я принести, но меч», и это благо: чтобы до конца соединить, надо разделить до конца.
Три меча разделяющих — три листа божественного Трилистника. В первой весне мира, в Египте, этот Трилистник закрыт, в последней весне раскроется.
Когда мать Изида с младенцем Гором скрывалась от Сэта в Нильских заводях, то на зеленую стену высоких папирусов упала тень Младенца и Матери. «Встань, возьми Младенца и Матерь Его, и беги в Египет».
Иногда в мертвой пустыне Египта зеленеют одинокие смоковницы: корни их питаются в песке просочившимися водами Нила. Посвященные в древности Изиде, ныне посвящены они Богоматери. Весь Египет — такая смоковница.
«Снова начинается Египет». (Pseudo-Calisthen., II, 27), — так говорили накануне первого пришествия Господа; и, может быть, так же скажут и накануне второго.
«Беги в Египет, и будь там, доколе не скажу тебе, ибо Ирод хочет искать Младенца, чтобы погубить Его» (Матф. II, 13). Однажды Египет спас Младенца от Ирода и, может быть, снова спасет.
На святой земле Египта целую след Младенческих ног и плачу от радости.
Милостив буди мне, Господи, за то, что я нашел Твой след!
ВАВИЛОН — ТАММУЗ
ПОКЛОНЕНИЕ ВОЛХВОВ
«Когда же Иисус родился в Вифлееме Иудейском, во дни царя Ирода, пришли в Иерусалим волхвы с востока… И се, звезда, которую видели они на востоке, шла перед ними, как, наконец, пришла и остановилась над местом, где был Младенец. Увидев же звезду, они возрадовались радостью весьма великою. И, вошедши в дом, увидели Младенца с Мариею, матерью Его, и, падши, поклонились Ему; и, открыв сокровища свои, принесли Ему дары: золото, ладан и смирну» (Матф. II, 1 — 11).
Св. Иероним говорит: «Вифлеем, ныне для нас святейшее место земли, о коем Псалмопевец поет: Истина возникла из земли, — осеняем был некогда рощею Таммуза или Адониса, и в вертепе том, где Христос Младенец плакал, оплакивался древле Венерин возлюбленный» (Epist., 49, ad Paulin.).
«Оплакивается, как умерший, а потом воспевается и славится, как воскресший» (ad Iesec., VIII, 14).
Это значит: смерть и воскресение Бога — тайна Христова предречена тайной Адонисовой-Таммузовой. Вот чему пришли поклониться «волхвы с востока».
«Волхвы» — волшебники, «маги», «халдеи», мудрецы вавилонские, звездочеты и звездопоклонники. Звезда, которую видели они на востоке, есть звезда утренняя, наша Венера, Иштар (Ištar) вавилонская. Восход ее указывал начало празднества Таммузова, плача о боге умершем, ликования о воскресшем, всюду, где почитался Таммуз-Адонис, от Вавилона до Столпов Геркулесовых.
Сим и Иафет, семиты и арийцы, разделенные всегда, или, по крайней мере, за память человечества, в языке, духе и крови, соединяются в таинственном имени этой звезды: по-семитски, вавилонски Ištar, по-финикийски Astarte; и в языках арийских то же имя: в санскрите star, в авесте stare, в греческом, в латинском astrum, stella, в немецком Stern, во французском astre. Так во всех веках и народах всемирно-исторических, от той незапамятной древности, когда «по всей земле был один язык» (Быт. XI, 1), до наших дней, имя Иштар, звезды Вифлеемской — одно.
Как будто из одной колыбели к одной и той же Звезде Утренней только что проснувшееся человечество подняло глаза свои и назвало ее одним и тем же именем.
Ištar— имя небесное, а земное — Mami. Обе половины человечества, семитское и арийское, соединяются и в этом имени земном: в языках семитских и арийских — один и тот же корень: mater — ma. Как будто и он сохранился от той незапамятной древности, когда «по всей земле был один язык». Языки смешались и разделились во всем, — только не в этом; как будто из одной колыбели к одной Звезде Утренней подняло глаза свои человечество и пролепетало: «Mami! — Мама!» как все мы лепечем детским лепетом. С ним проснулось оно и, может быть, с ним же уснет последним сном.
Во дни царя Гаммураби, современника Авраамова, первого законодателя человечества, все шумеро-вавилонские богини соединяются в одну Ištar-Mami, — «Матерь богов и людей», «Всематерь».
