Я молча последовала за ним в коридор.

За завтраком, сидя напротив дяди Мориса, я вспоминала, как крепко спала в свою первую ночь в Замке грифов. Просыпалась я только один раз, чтобы бросить взгляд на кресло, которым подперла дверь своей спальни. Отщипывая кусочки хрустящего, только что испеченного хлеба с маслом и вдыхая аромат великолепного кофе, приготовленного Габриель, я чувствовала себя бодрой и полной сил, чему, как я решила, способствовали хороший сон и горный воздух.

В тот единственный раз, когда я проснулась ночью, луна за окном освещала горные склоны и кромку леса за полями. Долгое время я пристально смотрела на них, наслаждаясь их красотой. Пейзаж казался мирным и безмятежным, я закрыла глаза, удовлетворенно вздохнула и вновь погрузилась в сон.

Замок грифов, принадлежащий дяде Морису, решила я, наверняка гораздо более привлекателен, чем ферма в Везоне, которую дедушка описывал такими яркими красками. Это был роскошный реликт прошлого великолепия. Его древнее крыло, возведенное еще в Средние века, разрушилось и напоминало о себе лишь грудами камней, поросших мхом. Замок, где дядя Морис жил сейчас, представлял собой восстановленные два крыла, построенные до революции, в конце элегантного XVIII века. Башни уже не предназначались для защиты, а служили лишь украшением.

В дни Французской революции замок был разграблен и сожжен, как сказал мне вчера вечером дядя Морис. Здесь произошло сражение между роялистами и революционными войсками, закончившееся оргией насилия, когда плохо дисциплинированные санкюлоты в конце концов победили защитников крепости.

Невыразительный голос дяди Мориса рисовал словесные картины, которые нелегко было забыть и которые теперь не покидали моего воображения. Они выглядели слишком правдоподобно, и я предположила, что в те дни, когда дядя был маки, он видел слишком много подобных жестоких сцен и сам принимал в них участие.

Вероятно, именно в то время, когда ликующие санкюлоты, нагруженные добычей, оставили разграбленный и разрушенный замок, здесь впервые появились грифы, питающиеся мертвечиной. Годы революции, наполеоновских походов и двух мировых войн были особенно щедры на подобную пищу.

Теперь, когда я услышала историю грифов от дяди Мориса, эти птицы стали для меня еще более отвратительными. Однако в то утро в поле зрения не показался ни один из стервятников.

На поле из грузовика выпрыгивали люди из деревни, готовые начать сбор летнего урожая на виноградниках, уже клонившихся под тяжестью гроздей.

Мы праздно проводили время за кофе, наблюдая, как деревенские приступили к работе. Альбер Бернар и тот мужчина, которого я видела за чисткой газонов, тоже были там, на склоне, – руководили двумя десятками женщин и мужчин.

Дядя Морис говорил о возможности стать американским гражданином. О формальной стороне дела он знал гораздо больше, чем я.

– Думаю, мне лучше всего было бы обратиться за визой, Дениза, – задумчиво сказал он. – Я узнал, что ваши чиновники имеют полномочия предоставлять визы перспективным иммигрантам. Вот здесь ты мне можешь помочь, если захочешь. Американский гражданин вправе ходатайствовать о признании несомненных родственников. Это, конечно, не распространяется на дядю, но также нет и твердых правил, запрещающих письменно дать показания и подтвердить под присягой родство для предоставления гражданства иностранным родственникам. Так что твое подтверждение, без сомнения, мне поможет.

– Тогда я непременно так и сделаю, – пообещала я, улыбнувшись ему.

– Хорошая девочка! – Он нежно похлопал меня по руке. Я почувствовала прикосновение грубой, покрытой рубцами кожи его ладони. – Думаю, должны быть какие-то условия для въезда?

– Я знаю, что в Иммиграционном законе есть такие пункты. Они ограничивают въезд в страну для людей, которые не смогут стать хорошими гражданами. Например, потенциальный иммигрант должен убедить чиновников, что он не станет обузой государству, хотя нет прямого указания, какое количество денег должен иметь его поручитель и он сам.

Дядя засмеялся:

– Ну уж это правило совершенно ко мне не относится, дорогая Дениза. Даже не продавая этот замок и ферму в Везоне, я останусь богатым человеком и легко смогу это доказать вашим чиновникам. У меня есть счета в банках Южной Америки и Швейцарии. Это должно гарантировать, что ни я, ни ты никогда не станем обузой для американского государства.

– Вы, должно быть, наладили дела в Везоне до того, как перебрались сюда, дядя Морис. Дедушка всегда с увлечением и восторгом рассказывал о ферме, но не считал ее источником огромного богатства.

– Есть и другие способы разбогатеть, кроме копания в земле Франции и выращивания винограда и картофеля, Дениза. – Он кончиками пальцев дотронулся до своей маски. Его непостижимые глаза спокойно изучали меня. – Подобное уродство может сделать кого угодно человеконенавистником и отшельником. А одиночество предоставляет массу времени на то, чтобы думать и планировать. Богатство – это сила и власть, Дениза. Я решил, что оно может стать своего рода компенсацией за то, что со мной сделали. Начав в послевоенные годы с весьма скромного капитала, я вскоре преумножил его. Этот замок лежал в руинах, я очень дешево купил его и восстановил. Я покупал все, что можно было купить, а потом выгодно продавал и инвестировал свободные средства. Полагаю, ты понимаешь, что это было нелегко и рискованно в те времена? Да, даже мои хорошие друзья говорили тогда, что я веду себя глупо. Но я ничего не делал без тщательного обдумывания. Я не вложил ни франка туда, где не видел определенной выгоды в будущем. Мои друзья смеялись, думая, что я чересчур оптимистичен, что гоняюсь за радугой там, где они видели лишь затянутое облаками небо. Но радуга постепенно приобретала форму, и мои друзья завистливо стали называть мою "глупость" иными словами. Друзья всегда таковы.

– Так что у вас мало шансов стать обузой государству!

– Вообще никаких шансов! – Он улыбнулся. – Я практически все знаю об инвестициях. И в ваших законах об иммиграции также есть пункт, который гласит, что те иммигранты, чьи услуги определенно будут экономически полезны Соединенным Штатам, имеют предпочтение в предоставлении гражданства. Не сомневайся, что мы полностью используем все эти пункты, Дениза!

Я кивнула. Однако дядин взгляд внезапно омрачился, и он добавил:

– Но все еще остается вопрос с фотографией. Нужно три штуки, я знаю: в полный рост, фас и профиль, без головного убора или чего-то еще, что может скрыть черты лица. И без этого вот... – Он вновь прикоснулся к маске.

– Любой, кто увидит ваши шрамы и узнает, что вам довелось пережить, должен понять и почувствовать сострадание, дядя Морис! – воскликнула я.

– Возможно. Да, возможно, так. Ладно, мы довольно скоро это узнаем, не сомневайся. На днях я попрошу тебя съездить в Париж – поговорить с вашими посольскими чиновниками и выяснить все в деталях для меня... – В первый раз с тех пор, как я с ним познакомилась, он проявил нерешительность. Долго хранил молчание, напряженно глядя на меня, потом подался вперед и, понизив голос, сказал: – А пока... я могу рассчитывать на твое благоразумие, Дениза?

– Конечно, дядя Морис, – заверила я. – Всегда.

– Тогда я попрошу тебя не рассказывать об этом остальным, Дениза. Никому ни слова. Ты поняла?

Я с недоумением уставилась на него:

– Остальным?

– Альберу Бериару и Габриель. – Он нахмурился, видя мое удивление.

– Но они всего лишь ваши слуги...

– И тем не менее они очень мне преданы. Но я не смогу забрать их с собой, когда уеду, и если они узнают об этом заранее, огорчатся еще больше. То же самое будет, если ты проговоришься Лабрусу или кому-то в деревне. Это вызовет недовольство. Но они без меня не пропадут, не беспокойся... А мне необходимо сейчас отправиться в Америку. С тех пор как я познакомился с тобой, только об этом и думаю. Возможно, там я смогу найти хирурга, который даст мне... надежду.