– Тебе набрать номер или сам наберешь?

– Что я, больной, что ли, какой или умирающий? Конечно, сам!

Я набрал номер нашего домашнего телефона, и мама сразу взяла трубку, она не спала.

– Мам! Ты не знаешь, где это воздушный бой был?

– Да где ты опять пропал? Обещал быть, а не идешь.

Говорит так, будто я недавно из дома вышел, а по голосу чувствую – волнуется. Она у меня всегда такая – умеет себя в руках держать.

– Ты все-таки скажи, мам, где был воздушный бой?

– Где-то недалеко. Прасковья Ивановна говорит: над Шайтанкой.

– А-а, хорошо, что над Шайтанкой. А разве Прасковья Ивановна у тебя сидит?

– У меня.

– Тогда дай ей трубку.

Мама рассердилась и велела немедленно приходить домой. Чудачка, будто я могу!

– Мам! Ты все-таки дай трубку Прасковье Ивановне. Ведь ты со мной разговариваешь, а она же с Димкой не разговаривает и волнуется.

Мама передала трубку Димкиной матери, и я сказал ей, чтобы она о Димке не беспокоилась, что он жив и здоров и скоро придет. Она, конечно, – миллион вопросов, но я пригласил ее прийти завтра ко мне в больницу. Тут мама выхватила у Прасковьи Ивановны трубку и испуганно спросила:

– Вася, разве ты в больнице? Что с тобой, дорогой?

Я сейчас же прибегу.

– Мама! Какая ты смешная, кто же тебя пустит сейчас в больницу, когда больные все спят? А обо мне не беспокойся – ногу малость оцарапал, и мне перевязку сделали. До свидания. Вот доктор с тобой хочет поговорить.

Доктор просил маму не беспокоиться:

– Мальчик упал с машины, ничего серьезного нет.

И я услышал, как мама с досадой говорила Прасковье Ивановне:

– Опять, негодяй, за машину цеплялся!

Я улыбнулся:

– Теперь, доктор, везите меня спать.

Хирург не велел меня будить, и я проснулся только к обеду.

Наверно, врачу сообщили об этом, и он пришел в палату еще более веселый, чем вчера.

– Привет герою Золотой Долины! – поздоровался хирург и протянул мне руку, как взрослому.

Он осмотрел меня, повыспрашивал, где, что и как болит, а потом, потрепав по плечу, сказал старшей сестре:

– А теперь покормите его покрепче. У него сегодня большой приемный день.

Я думал, он шутит, а вышло наоборот. Только пообедал, ко мне заявились сразу мама и Прасковья Ивановна.

Они мне назадавали столько вопросов, что под конец я не выдержал:

– Прошу излагать вопросы в письменной форме. Они посмеялись, но видно было, что им хочется многое узнать.

– Мама, а ты выполнила мою просьбу насчет НКВД?

– Выполнила, дорогой, выполнила. Не верила тебе, но все же пошла… Я еще раньше там была, когда эта девочка от тебя приходила. Но тогда я больше о Белотелове говорила… А тут – только начала рассказывать – этот их начальник сразу всех на ноги поставил… Вот уж не знала, что ты и впрямь шпиона поймаешь…

– Жужжал, жужжал – и нажужжал! Надо понимать, когда человеку можно верить, а когда – нельзя.

И ни словом не упрекнула меня мама за случившееся. «Вот, – думаю, – подвезло мне, что сразу в больницу угодил, – иначе попало бы по первое число. Димке и Левке хуже: им так просто не отвертеться».

Не успела уйти из палаты мама, смотрю, Белка заявилась. Халат на ней огромный, только пушистая рыжая голова из него торчит да синенькие глазенки светятся.

– Иди сюда, Рыжик! – обрадовался я.

– Зачем ты меня Рыжиком зовешь? – сердито принялась шептать она. – Меня так только в школе дразнят. Лучше зови меня Белкой.

– Ты на меня вчера обиделась?

– Конечно, обиделась, – в ее васильках сразу стала собираться водичка, и с них закапало. – Я все ждала, когда ты придешь, а ты сразу заорал: «Марш отсюда!» Я всю дорогу ревела.

– Ты меня извини, – я пожал ей руку, – но так было надо. Потом расскажу.

Вдруг входит в палату какой-то седой дядя в очках, оглядывает всех и идет прямо к моей кровати.

– Ну, здравствуй! – подал он руку Белке. – А это, наверно, знаменитый Молокоед?

Белка радостно пискнула в ответ, а он протянул руку мне:

– Здравствуй, последний из могикан! Говорят, гуроны опять стали на Военную Тропу?

«Что это, – думаю, – еще за чудак?» Но это сам академик Туляков пришел, чтобы разузнать от меня все относительно Золотой Долины.

– А вот там, в этой котловине, где вы нашли кристаллики, ты больше ничего не заметил? – спросил он.

Вместо ответа я позвал няню и попросил, чтобы она сходила к кастелянше, взяла у нее мои брюки и выгребла из карманов все, что там есть. Няня вернулась и принесла в подоле камешки, которые я предусмотрительно унес с собой.

– Вот что я там заметил. Там все скалы сплошь из этих камней.

Туляков схватил один камешек, второй, третий и даже в лице переменился:

– А ты не шутишь? Неужели сплошь?

– Сплошь. Честное пионерское, сплошь!

– Ну спасибо тебе, малыш! – он схватил меня за плечи и расцеловал. – Какое счастье, что я дожил до поры, когда появились на нашей земле такие ребята!

Я сначала не понял, чему он так сильно обрадовался. Но академик разъяснил, что мои камешки – не что иное, как медный блеск – самая богатая руда, в которой содержится восемьдесят процентов меди.

– Во-семь-де-сят! – раздельно, по складам, выкрикнул он. – А мы сейчас даже руду с пятью процентами меди считаем богатой. Ты понимаешь теперь, что это такое, индейская твоя голова?

Он еще раз обнял меня, поздравил, пожал руку Белке и обещал наведываться.

Не успела закрыться дверь, как дежурный врач объявил, что зовут к телефону Молокоедова. Меня уложили опять в коляску, я подмигнул Белке – знай, мол, наших! – и снова попал в кабинет главного врача. Телефонная трубка лежала на столе, мне ее подали, и со мной стал говорить капитан Любомиров.

– Вася! – сказал он так, будто мы были сто лет знакомы. – Ты Белотелова узнаешь?

– Конечно! Как же не узнать.

Он засмеялся и попросил передать трубку врачу. Врач ответил:

– Молодцом… Вполне можно… Разрешаю. Можете у меня в кабинете.

Нетрудно было догадаться, что капитан опрашивает, хорошо ли я себя чувствую, и можно ли со мной говорить, и где.

Меня опять привезли в палату, и Белка спросила:

– Это куда тебя возили?

– Пока военная тайна. Потом расскажу.

– Что ты со мной так разговариваешь? – обиделась она. – Все – «потом» да «потом», будто я маленькая.

Я хотел поправить бинт на ноге, но Белка сердито хлестнула меня по рукам и приказала:

– Лежи! Если не умеешь, так не берись.

Она ловко размотала бинт, высунув язычок, осторожно осмотрела рану и снова завязала.

– Теперь хорошо?

– Ага! Где это ты так ловко научилась делать перевязки?

– Правда, ловко? – обрадовалась Белка. – Я сейчас могу идти санинструктором на фронт. Только не берут. А так я уже на ГСО сдала и значок получила.

Она расстегнула халат, и у нее на кофточке рядом с пионерским значком я, действительно, увидел значок ГСО первой ступени.

Вот хорошо бы поехать с Белкой на фронт! Меня бы там все время ранили, а она все время выносила бы меня из боя и перевязывала раны.

– А ты хорошо учишься? – спросил я.

– Одни пятерки! – сказала она и принялась беспечно болтать ногами. – А ты?

Мне стало стыдно, что я двоечник, верный кандидат во второгодники, и я не посмел сказать правду Белке.

– Я бы тоже учился бы на пятерки…

– «Бы» мешает?

Этим «бы» Белка рассмешила больных, и вся палата стала хохотать. И хотя смеялись не надо мной, а над тем, как ловко Белка меня поддела, все мое геройство растаяло от этого «бы», как дым.

В первый раз я подумал о том, что будет, когда я выпишусь из больницы. Сейчас мне хорошо и весело, все считают меня героем. Но нога заживет, приду домой, а дальше что?

Все ребята перейдут в седьмой класс, а я как был двоечник, так двоечником и останусь, как сидел в шестом, так и буду сидеть в нем второй год. В классе нам с Димкой отведут самую последнюю парту, чтобы мы, два здоровенных дурака, не загораживали доску другим ученикам, которые меньше нас, но умнее. Картинка! Хорошо, если не исключат из школы! А ведь могут и исключить! Что тогда? Идти опять искать золото, которого нет? Или ловить еще какого-нибудь старикашку?