— Лежи спокойно. Тебе не холодно?

— Нет, конечно, нет!

Ее кожа все еще пылала. Тело, теперь находившееся под ней, источало жар.

Она вспомнила, как однажды ночью они лежали рядом, . глядя на звезды, не прикасаясь друг к другу, но между ними возникло напряжение, и оно было настолько сильным, что, казалось, вот-вот от них полетят во все стороны искры. Теперь это напряжение совершенно исчезло — их окружало спокойствие, глубокое и прочное. Удовлетворение и насыщение, о существовании которого она даже и не подозревала, окутывало их, и Габриэль охотно разделял с ней этот безмерный покой. Она могла слышать биение его сердца под своим ухом — оно билось медленно и ровно.

— Почему ты здесь?

Он задал этот вопрос ровным голосом, и, заинтригованная, она ответила:

— Ты привел меня сюда.

— И ты пришла, а теперь лежишь в моих объятиях, совершенно нагая, — ты приняла меня с охотой, добровольно отдалась мне только потому, что я желал тебя.

Его рука потянулась к ее волосам и нежно их погладила.

— Ты чувственная женщина, королева в постели, и мне не важно, сколько тебе лет. Ты неопытна, но так восприимчива, что у меня голова кругом идет от тебя.

Она закрыла глаза:

— Не надо.

— Что не надо? Не надо говорить правду? Но почему? Тебе нравится отдавать, и единственный мужчина, которому ты будешь отдаваться, — это я.

Алатея не могла ничего отрицать, и это предоставляло ему преимущество, власть над ней.

Она сделала над собой усилие и попыталась сесть.

— Нам пора.

— Нет еще.

Он нежно прижал ее к себе и поцеловал в мочку уха. Потом его губы проделали путешествие по ее коже.

— Еще только раз… Еще… Еще…

На следующее утро Алатея сидела в беседке в дальней части сада и смотрела, как к ней приближается Габриэль. Яркий солнечный свет играл на его волосах, время от времени высекая из них искры золота, а она вспоминала, какими мягкими они были под ее пальцами.

Прищурив глаза, она наблюдала, как он здоровается с ее сестрами. На этот раз Алатея отказалась участвовать в прополке под предлогом плохого самочувствия; на самом же деле причиной было то, что она почти не спала ночью.

Если бы ей потребовалось неопровержимое доказательство того, что Габриэль правильно оценивал ее чувства, то вторая половина вечера в доме леди Ричмонд вполне подходила для этого.

Алатея не была лицемеркой и признавала, что наслаждение, которое получала, отдаваясь ему, было самой глубокой и светлой радостью, которую она познала. Удовлетворяя его желания, она и сама испытывала счастье, ее охватывало ощущение выполненного предназначения. Габриэль сказал, что по своей природе она склонна отдавать, и она согласилась с этим; но она была готова и брать. Однако в этом отношении существовал определенный предел.

Да, он был очарован, опьянен ею, этого нельзя отрицать.

Но что бы Габриэль ни говорил, ее возраст имел значение и был препятствием. Она была старше и отважнее многих женщин, она чувствовала себя увереннее по причине своего зрелого возраста и лучше могла оценить его таланты любовника. Но их обоюдное увлечение вовсе не означало, что они должны пожениться.

Когда Габриэль, поговорив с девушками, направился к ней, Алатея собрала все свои силы, стараясь держаться со спокойной уверенностью. Она слишком много думала о нем, слишком дорожила им, чтобы безвольно отдать себя на милость победителя, на его милость.

Габриэль подошел к беседке непринужденным шагом и поднялся по ступенькам.

Его объяла тишина.

— В чем дело?

Алатея сделала ему знак сесть рядом на короткую и узкую плетеную скамейку.

Скамейка не была рассчитана на двоих, и они оказались совсем близко друг к другу.

Она глубоко вздохнула и решительно бросилась в бой.

— Я не вижу никаких причин для нашего брака. Молчи! — Она отмела его попытку возразить: — Сначала выслушай меня.

Черты его лица стали жёстче, но он не произнес ни слова.

Алатея огляделась: неподалеку от них весело щебетали ее братья и сестры.

— О графине, как и том, в каких отношениях мы состоим, знаем только ты и я. Мне двадцать девять лет, и я пытаюсь внушить всем, что не помышляю о браке. Я отказалась от этой мысли одиннадцать лет назад. Для всех я старая дева. Твое внезапно проявившееся внимание ко мне не означает, что все ждут нашего брака. Мы достаточно умны и осторожны и понимаем, как нежелательны были бы любые сплетни о нашей близости хотя бы из-за наших семей и близких. Вот почему нам не стоит вступать в брак.

— Ты за этим пригласила меня?

Она решительно встретила его взгляд.

— Независимо от того, что ты собираешься сказать или сделать, нет никаких оснований приносить себя в жертву.

Габриэль внимательно вглядывался в ее лицо.

— Как ты думаешь, — спросил он наконец, — почему я хочу на тебе жениться?

Ее губы дрогнули. Она махнула рукой в сторону сада, где беспечно резвились ее братья и сестры, даже не ведающие о том, какая угроза нависла над их семьей.

— Ты хочешь на мне жениться потому, что, представ в образе графини, я попросила тебя о помощи. Я знала, что, если объясню, как велика опасность, грозящая нам, ты поможешь. Ты всегда готов прийти на помощь. Это твоя основная черта. Желание защищать стало для тебя наваждением.

Он проследил за ее взглядом.

— Значит, ты думаешь, что я хочу жениться на тебе, чтобы защитить?

— Я пыталась затянуть тебя в свою игру. Это было нечто вроде ловушки, но я никогда не собиралась вынуждать тебя жениться на мне.

Габриэль вглядывался в ее глаза, в эти озера орехового цвета и бездонной глубины. Мысль о ее уязвимости, преследовавшая его с того момента, как ему стало известно, кто она, теперь исчезла, испарилась. Она не имела ни малейшего представления о том, что он боготворит ее и одержим не желанием защищать ее, а ею самой.

Габриэлю оставалось лишь удивляться тому, как она наивна, несмотря на свой возраст, несмотря на то что знала его всю жизнь.

Он оглянулся на ее сестер, пытаясь собраться с мыслями.

— Рискуя разбить в пух и прах твои иллюзии, должен сказать, что я совсем не поэтому хочу жениться на тебе.

— Тогда почему же?

— Я безумно желаю тебя.

Румянец окрасил ее бледные щеки.

— Желание в нашем кругу не обязывает к браку.

Алатея отвела взгляд и смотрела куда-то в сторону, предоставив ему любоваться ею. Соединение силы и ранимости — вот что было главной ее чертой.

— Сколько лет мы знакомы?

— Вечность — всю нашу жизнь.

— Несколько недель назад ты сказала Чиллингуорту, что наши отношения устоялись и приняли определенную форму. Я согласился. Ты помнишь это?

— Да.

— Я сохранил мои самые ранние воспоминания о тебе. Должно быть, нам тогда было года по два — не больше. С колыбели мы с благословения наших родителей были друзьями. В двенадцать мне стало трудно относиться к тебе как к сестре. Я никогда не понимал почему и знал только, что в наших отношениях что-то не ладилось. Ты тоже это знала…

Ее «да» было похоже на тихий шелест — они оба вглядывались в прошлое, в долгие годы, когда им было так трудно друг с другом.

— Помнишь, когда нам удавалось улизнуть из амбара старого Коллинриджа, ты всегда ухитрялась зацепиться юбками за гвоздь? Люцифер уже сидел в седле и держал наготове наших лошадей, а мне приходилось держать тебя за бедра, чтобы ты могла отцепить свои юбки. Все время мое отношение к тебе было какой-то странной смесью небесной радости и адской муки. Я никогда не мог понять, почему меня так тянет к тебе, почему всегда хочется быть рядом. Я становился агрессивным, меня охватывало какое-то безумие. Я испытывал желание схватить тебя в охапку и хорошенько встряхнуть.

Она рассмеялась, но смех ее был каким-то невеселым, напряженным.

— Мне казалось, что однажды ты именно так и сделаешь.

— Я и не осмелился, потому что слишком боялся прикоснуться к тебе. Это свело бы меня с ума. Я вел себя, как пациент Бедлама. И одного танца, который мы протанцевали вместе, было достаточно, чтобы я потерял покой на неделю. Я всегда питал к тебе чувство собственника, и это продолжалось долгие годы. Но я не понимал этого чувства до нашей ночи в отеле «Берлингтон». Это не было внезапно вспыхнувшей страстью, а росло и крепло в течение двадцати лет. Если бы наши родители не внушили нам, что мы словно брат с сестрой, это чувство давным-давно определилось бы, и наши отношения вылились в брак. Твой маскарад раскрыл мне глаза и дал возможность изменить наши отношения, сделать их такими, какими им суждено быть. Дело не только в сексуальном притяжении — ты та женщина, которую я хочу назвать своей женой.