Одного боюсь, господин офицер, — поудобнее усаживаясь, заговорил управляющий банком, — главного кассира Теплова не найдем. А все ключи от сейфов у него…

— Не беспокойтесь, пожалуйста, — уверенно ответил офицер, — пардон, он дома и ждет нас.

Даже в темноте управляющий банком увидел ниточку усов, поползшую вверх в улыбке, и левую рассеченную щеку. Лошади, звонко выцокивая копытами по мостовой, бодро бежали гулкими пустынными улицами.

— Здесь? — бросил в темноту хорунжий, трогая кучера за плечо.

— Так точно, здесь, господин офицера— почтительным шепотом ответила темнота.

— Ну, что я вам говорил? — склонился сосед к управляющему. Тот, тяжело кряхтя, принялся выбираться из пролетки.

…— Я не могу передать ключи, — в который уже раз повторял хозяин дома, еще не старый, но уже с совершенно белыми волосами мужчина. Говоря это, он выбрасывал вперед руки, будто пытаясь оттолкнуть от себя поздних и непрошеных гостей.

— Вы же прекрасно знаете; что есть приказ ревкома о прекращении всех банковских операций. К тому же у меня сердце… Только что? приступ миновал;.. К чему такая спешка? Завтра можно все сделать, все решить…

— Ну, ради бога, поймите же, Григорий Иванович, господин Теплов, — поморщился как от зубной боли управляющий банком и продолжал: — все мы люди подневольные… Начальству лучше знать, что и когда делать. Есть последний приказ господина полковника Зайцева… Люди, лошади ждут, вся операция займет полчаса, не больше, и к нам с вами никаких претензий не будет.

— Не могу, — с сердцем вырвалось у Теплова, — и не просите; не могу! Вы же знаете, господин управляющий, банковские порядки. Боже мой; — поднял он глаза, — да когда это было; чтобы опечатанные банковские сейфы вскрывали ночью, без оформления соответствующего?

Хорунжий; отойдя в темный угол, молча вслушивался в их переговоры. Бросив взгляд на часы, он шагнул к столу.

— Пардон, господин Теплов! Не было, но будет, — выразительно постучал он по кромке стола костяшками пальцев. — Голуба, — теперь уже почти нежно произнес он, продолжая глядеть на кассира, — время-то какое? Понимать надо! — И тут же рявкнул во все горло. — Где ключи?

— Нет у меня их дома! — схватился за ящик стола Теплов и тут же отдернул руки.

— Господин управляющий, — с полупоклоном произнес хорунжий, — пожалуйста, идите, садитесь в коляску, мы следом за вами…

— Ключи! — требовательно выбросил он руку, едва за управляющим закрылась дверь.

— Нет ключей! Не дам! — грудью упал на стол Теплое. И больше он ничего не успел сказать. Прямо перед глазами вспыхнуло что-то очень яркое, с силой толкнувшее в лоб…

Перешагнув через хозяина дома, офицер повернул торчащий в замке ключ, выдвинул ящик и торопливо сунул в карман связку ключей на серебряной цепочке.

— Гриша! Что случилось? Кто стрелял? Почему ты лежишь? — послышался взволнованный женский голос. Лицо женщины хорунжий не рассмотрел и, не целясь, выстрелил в проем двери.

— Ну, вот и все, — вскочил в пролетку хорунжий. — Григорий Иванович сам не захотел поехать, плохо чувствует себя, а ключи передал. Теперь — в банк!

Управляющий боязливо вжался в стенку кабриолета. Он слышал выстрелы и знал, что они означали…

Здание банка — одно из самых внушительных в городе — своим левым крылом упиралось в темный извилистый переулок. В настороженной тишине чуткое ухо хорунжего уловило посапывание верблюдов, тихие окрики погонщиков, едва слышный разговор. Светлячками в ночи мелькали спрятавшиеся в рукав солдатские цигарки.

— К главному подъезду, — толкнул хорунжий кучера в спину, а сам на ходу спрыгнул в темноту.

Управляющий даже не пошевелился. По-прежнему сжавшись в углу, он с нарастающей тревогой следил за мелькавшими тенями, слышал такой знакомый перезвон золотых монет и думал только об одном — как бы скорее очутиться в своем тихом, уютном особняке, выпить прямо у буфета старого коньяку и с головой залезть под мягкое, теплое одеяло. Таких ночей ему в жизни выпадало не так уж много, если не сказать, что вообще не выпадало.

Из полуобморочного состояния его вывел хриплый шепот хорунжего.

— Все в порядке, господин управляющий… Можете ехать, домой… Я провожу вас… Чтоб чего не случилось…

Управляющий хотел сказать, что он доедет один, ему скорее хотелось избавиться от этого страшного казачьего офицера со зловещим рубцом на щеке, но язык отказался повиноваться.

— Дальше поезжайте одни, — так же тихо проговорил хорунжий, когда пролетка обогнула ограду городского парка.

Облегченно вздохнув, управляющий пошарил в темноте, ища протянутую руку, и наткнулся на холодный ствол револьвера.

Выстрел ветром сдул кучера с козел. Вслед ему еще дважды сухо хлестнул пастушеский кнут. Лошади с места рванули в галоп…

Хорунжий ехал в голове каравана. Рядом, одной рукой вцепившись в стремя, а другой поддерживая шашку, тяжело переставлял ноги прапорщик. От обильно выпитого, от тревог еще не ушедшей ночи в голове у него шумело, хотелось плюнуть на все, свалиться прямо здесь на скованную февральским морозцем кочковатую землю и спать, спать, спать… Но он чувствовал на своей руке холодное, змеиное прикосновение нагайки хорунжего и упрямо шел вперед.

Казаки молча вышагивали по обеим сторонам растянувшегося каравана. Низко плывущие тучи пригоршнями швыряли на землю мелкий, колючий снег, тут же подхватываемый жадным, ненасытным ветром.

— Вон за теми холмами — конец пути, — показал куда-то вперед хорунжий. Прапорщик, как ни всматривался, ничего не мог увидеть в кромешной тьме.

— Там — пещера… подземные ходы… мы там спрячем, — падали на прапорщика слова. Но тот, уставший, замерзший вконец, едва улавливал их.

Лошадь, почувствовав поводья, круто остановилась. Потерявший равновесие прапорщик покатился ей под ноги. Конь, заржав, метнулся в сторону.

— Э, черт! — зло выругался хорунжий. — Земля уже не носит! Поднимайся, приехали!

— Быстрей, быстрей, — метался хорунжий от верблюда к верблюду, подгоняя людей.

— Ты иди вперед, — бесцеремонно подтолкнул он в спину прапорщика. — Отсчитай сто тридцать семь, шагов и сворачивай влево. Там шагах в двадцати — пещера, тупик просторный… В ней остановишься… Сразу людей пересчитай… Четырнадцать должно быть с тобой… Смотри мне! — угрожающе хлестнул он плетью по сапогу.

Выждав, пока последний казак скроется в черном проеме, он стянул с себя сапоги, прислушался и, бесшумно ступая, двинулся вслед за остальными.

— Так… Хорошо… Все — на месте, — мысленно шептал он себе, пробираясь обратно к выходу.

Кругом лежала тишина — мрачная, настороженная. Вдруг где-то неподалеку заголосил шакал, ему ответил другой…

— Фу, черт! Падаль проклятая! — не выдержал хорунжий, рукавом шинели вытирая пот со лба. — Водится же всякая пакость на земле!

В стороне пофыркивали верблюды, жуя свою бесконечную жвачку, переступая с ноги на ногу. Почувствовав хозяина, призывно захрапел конь, нетерпеливо грызя удила.

— Сейчас тронемся, — больше для себя шептал хорунжий, пытаясь унять предательскую дрожь во всем теле. Нервы, что ли, сдавать стали?..

Подошел к выходу в пещеру, прислушался. Снял фуражку, трижды перекрестился: «Ну, с богом!» — и достал спички. Долго чиркал он по коробке, кроша хрупкие спички, ветер вырывал из рук едва народившееся пламя. Наконец, догадавшись сложить вместе несколько спичек, он поджег бикфордов шнур. Огонек, чуть слышно шипя, побежал по узенькой дорожке…

В глубине штольни ухнул взрыв, из расселины пахнуло дымом.

Хорунжий снова перекрестился, на этот раз не снимая фуражки.

— Ну вот, все кончено, — облегченно вздохнул он. — Бог нам угодья…

Долго стоял хорунжий, не чувствуя ни холода, ни жесткого ветра, упрямо старавшегося забраться под шинель, ни снега, сыпавшегося на непокрытую голову.