При всем желании безымянный обличитель Игнатия не мог сыскать противоположного примера, кроме архиепископа Астраханского и Терского Феодосия, добившегося своим сопротивлением самозванцу того только, что народ разграбил архиерейский дом, а сам пастырь был с бесчестием доставлен в столицу. «Знаю, – заявил Феодосий государю, – что ты называешься царем, но прямое твое имя Бог весть, ибо прирожденный царевич Димитрий убит в Угличе и мощи его там!» Смелость архиепископа позволила самодержцу еще раз продемонстрировать крепость своей позиции: милостиво простить невежливого Феодосия и не велеть его обижать. И что же? Примолк Феодосий и исправно служил царю вместе с прочими членами Освященного Собора.
Изобличить Игнатия и обелить себя русские иерархи могли одним способом: показав, что он перебросился на сторону самозванца, пока тот не был признан законным государем. По рукам ходили списки двух грамот Дмитрия, адресованных духовенству: одна патриарху Иову и Освященному Собору, другая – архиепископу Рязанскому и Муромскому. Игнатия претендент на престол, как нарочно, благодарил за службу: «Твоими молитвами и благословеньем Рязань, и Кошира, и все иные города нашему величеству добили челом…» Патриарха же и Собор «его величество» ругательски ругал, обвиняя в искоренении царского рода, измене и даже «богоненавистничестве». Отличное алиби для русских архиереев!
Читатели грамот не должны были сомневаться в их подлинности и тем более обращать внимание на то, что благодарность Игнатию за покорение Дмитрию Ивановичу Рязани и других городов звучала после возвращения в них верного новому царю дворянского ополчения Прокофия Ляпунова и его товарищей, то есть когда сопротивление признанному и в Москве самодержцу было бесполезным. Непризнанный только патриархом и Освященным Собором, Дмитрий тогда очень хотел показать, что Церковь его поддерживает: недаром он объявлял, будто бы получил благословение Иова и Собора! Не случайно и грамота, адресованная лично Игнатию, оказалась известной посторонним лицам, особенно в провинции, на которую и была рассчитана пропаганда.
Поскольку ругательная грамота духовенства в Москве говорила о восшествии Дмитрия Ивановича на трон как об отдаленном будущем, то и ходившая по рукам вместе с ней похвальная грамота Игнатию создавала впечатление, что сей гнусный иноземец перешел на сторону самозванца еще при власти Годуновых, предав и светскую и духовную власть. Игнатий должен был отдать должное хитроумию распространителя списков этих грамот, но то, что годилось для обличений исподтишка, не могло быть использовано для прямого обвинения.
Как ни ярились архиереи, лишая его и патриаршего, и епископского сана, об этих грамотах они не упоминали – слишком свежо было воспоминание, что Лжедмитрий отнюдь не ругал московское духовенство! Даже свержение Иова было обставлено так, будто «московский патриарх признает светлейшего Дмитрия наследственным государем и молит о прощении себе, но москвитяне так на него распалились, что упрямому старцу ничего, кроме смерти, не оставалось…» [18]. Только по милости Дмитрия Иов был спасен от разъяренной толпы и отправлен в Старицкий Успенский монастырь: так обставили дело сторонники самозванца, прекрасно понимавшие опасность открытого конфликта с церковной иерархией.
Те, кто обвинял Игнатия, не могли сделать вид, что не они оставили Иова в одиночестве, когда боярин П. Ф. Басманов повторял в Успенском соборе церемонию низложения Иваном Грозным митрополита Филиппа. Те же самые лица, что, искаженные злобой, с налитыми кровью глазами, брызгали слюной на свергаемого Игнатия, годом раньше умильно улыбались ему во время торжественного вступления в Москву царя Дмитрия Ивановича.
В июне 1605 года ничто не предвещало трагического оборота событий. Царь очень медленно двигался к Москве, окруженный каждодневно бесчисленными толпами народа всех чинов и сословий, приветствовавших его как освободителя. Бояре и архиереи спешили протиснуться в свиту государя и поднести дары: золото, серебро, драгоценные каменья и жемчуга, материи и меха, яства и питье. Каждодневно на стоянках разбивался доставленный из столицы шатровый город с четырьмя воротами в башнях из дорогих тканей, с богато убранными комнатами, украшенными золотым шитьем. За великую честь почитали встречающие попасть в число пятисот гостей, ежедневно угощавшихся с государем в столовом шатре, оказаться в пути поближе к великолепному царскому выезду, также прибывшему из Москвы.
20 июня, в прекрасную погоду, состоялся тщательно спланированный въезд Дмитрия Ивановича в столицу. Знатнейшие бояре московские облачили законного наследника престола в царские одеяния из парчи, бархата и шелка, шитые драгоценными камнями и жемчугом, и объявили, что столица ждет своего государя. Последние из подданных, не присягнувших Дмитрию, – немецкие [19] наемники, обратившие его в бегство при Добрыничах и не сдавшиеся под Кромами, – били ему челом о прощении, обещая служить так же верно, как Борису Годунову и его сыну.
Игнатий не мог не одобрить жест, сделанный Дмитрием Ивановичем в этой особо торжественной обстановке и показывающий, что все его бывшие противники (за исключением Годуновых и их ближайших родичей) свободны от подозрений. Государь приветливо похвалил немцев за стойкость и верность присяге, даже пошутил насчет опасности, которой подвергался в бою с ними. Немцы дружно возблагодарили Бога, спасшего жизнь Дмитрию Ивановичу, а люди всех сословий, и в том числе духовенство, облегченно вздохнули, видя доброту и незлопамятность отпрыска Ивана Грозного.
Ликующий народ в праздничном одеянии запрудил все площади и улицы огромного города, по которым намечалось шествие; все крыши домов, колокольни и даже церковные купола были облеплены любопытными. Блистающие яркими мундирами и начищенным оружием несметные войска с трудом продвигались по улицам: за исключением немногих полков и эскадронов, составлявших свиту государя, воинам было приказано по вступлении в город расходиться на отдых, чтобы не вытеснить своей массой граждан.
«Здравствуй, отец наш государь Дмитрий Иванович, царь и великий князь всея Руси! – кричал народ. – Даруй, Боже, тебе многия лета! Да осенит тя Господь на всех путях твоих чудною милостию! Ты воистину солнышко красное, воссиявшее на Руси!!!» Завидев среди нарядных войск сверкающих драгоценностями бояр, которые все окружали ехавшего на наилучшем царском коне Дмитрия Ивановича, толпы валились на колени, славя государя.
«Здравствуйте, дети мои, встаньте и молитесь за меня Богу!» – приговаривал Дмитрий Иванович, не в силах сдержать слезы умиления среди всеобщего восторга. Не скоро шествие достигло Красной площади, где его ожидало празднично одетое духовенство. Яркое солнышко полыхало в горах алмазов, изумрудов, рубинов и самоцветов, сверкало на золотом и серебряном шитье облачений архиереев и священников, на драгоценных крестах. Сойдя с коня, Дмитрий Иванович приложился к чудотворным иконам; столичное духовенство во главе с Освященным Собором истово пело молебен; польский оркестр наяривал в трубы и барабаны; народ кричал: «Храни Господь нашего царя!»; грянув во все колокола, удалые звонари заглушили все прочие звуки.
Отстояв литургию в Успенском соборе и приняв поздравления высшего духовенства, царь посетил могилы предков в Архангельском храме и воссел на прародительский престол в Грановитой палате. Он отказался от коронации до тех пор, пока не дождется возвращения из ссылки своей матери и родных и пока не устроится, в соответствии с каноническими правилами, избрание московского первосвященника. Но Марфа Федоровна была далеко и ехала в столицу в сопровождении знатной свиты медленно, поставление патриарха готовилось с расстановкой, а заняться царственными делами Дмитрию Ивановичу пришлось вскоре.
Бдительный боярин П. Ф. Басманов обнаружил среди ликующих москвичей пару странных субъектов, портивших людям удовольствие повторением на ушко устаревших обвинений против Дмитрия Ивановича: что тот-де самозванец, агент поляков и лютый враг православию. Взятые в застенок, шептуны признались, что действуют по заданию Василия Ивановича Шуйского. 23 июня Василий Шуйский с двумя братьями был схвачен по указу государя, лично разбиравшегося в деле.
