Для патриарха Игнатия особое значение имело обращение государя к новому Римскому Папе, выбивавшее оружие из рук тех, кто желал тайно или явно упрекнуть Дмитрия Ивановича за связь с Католической церковью. Царь выражал искреннюю благодарность почившему Папе Клименту VIII за политическую поддержку, оказанную ему в Польше, и поздравил Павла V как архипастыря, в котором нуждается «все христианское общество… особливо при таких обстоятельствах, когда христианские государи не имеют между собою искренняго дружелюбия».

Возблагодарив Бога, вернувшего ему праотеческий престол, Дмитрий Иванович обещал «по крайней возможности стараться о пользе Церкви святой и всего христианства, и для того соединить, – но не церкви, как хотел уверить Ронгони, – наше войско с силами державнейшаго императора Римскаго на жесточайших и безчеловечнейших врагов креста Христова» – турок и татар.

Дальнейшая просьба о содействии Папы в объединении христианских сил против мусульманской агрессии вполне оправдывала и контакт с римским престолом на государственном уровне, и позволение католикам священнодействовать в Москве наравне с протестантами, давно имевшими такое право. Для России, уже выдержавшей мощный удар турок и терпящей колоссальный урон от Крымского ханства, создание христианской коалиции было столь актуально, что возразить Дмитрию в Думе было нечего.

Подчеркивая реальность своих намерений, царь просил Папу предпринять конкретные дипломатические шаги: удержать Священную Римскую империю германской нации от поспешного перемирия с Османской империей и содействовать началу переговоров о совместных действиях Вены с Москвой. Послание было отослано непосредственно в Рим, минуя блюдущего польские интересы нунция Ронгони [30].

Патриарх Игнатий удовлетворенно отметил, что расчет на жадность папского престола вполне оправдался. По отчету Лавицкого и донесениям разведки, Павел V был в восторге от того, что Дмитрий Иванович взошел на московский престол, уже будучи католиком. Папа, по его выражению, не мог удержать радостных слез, предвидя великие приобретения на Востоке. Римская курия развернула бурную деятельность, побуждая католиков Речи Посполитой к сближению с московским государем и исполнению его желаний для закрепления расположения Дмитрия Ивановича к католицизму.

Игнатий не рассчитывал, что опытные в политических интригах советники Павла V долго будут пребывать в заблуждении относительно истинных намерений царя всея Руси. Однако можно было надеяться на римскую помощь в скорейшем заключении брака Дмитрия Ивановича с Мариной Мнишек – католичкой, которая должна была, по папскому рассуждению, поддерживать веру мужа-царя, воспитать в католичестве детей – наследников московского престола и содействовать обращению к Риму православных на необозримых землях царства Московского.

Послы Дмитрия Ивановича не медлили. Осенью 1605 года думный дьяк Афансий Иванович Власьев был уже при дворе Сигизмунда III, а Ян Бучинский прибыл к Мнишекам для немедленного устройства задуманного брака. Король отнюдь не склонен был содействовать небезопасным для него матримониальным планам царя и желал, по крайней мере, чтобы Дмитрий женился на его сестре. Но Рим энергичнейшим образом поддержал московских посланцев, используя весь свой авторитет для успешного завершения их миссии. 10 ноября в Кракове посланник Власьев именем своего государя совершил обручение с Мариной Мнишек.

Опасаясь вызвать малейшее неудовольствие в Москве, папский престол требовал от нунция Ронгони содействовать признанию нового титула Дмитрия Ивановича и заключению между Речью Посполитой и Россией союза против татар. В Риме уже склонны были полагать, что если король уступит Дмитрию Ивановичу, то на предстоящем сейме не встретится препятствий общему христианскому делу.

Казалось, все складывалось благоприятно для России, но подлая измена уже показала свое ядовитое жало. Переговоры с королем вдруг замедлились; Сигизмунд III потерял интерес даже к вовлечению царя в свои планы. Марина Мнишек с отцом, собравшиеся было на Русь, медлили в Польше. Напрасно Дмитрий Иванович спешил оплатить огромные долги Мнишека и выслать ему все требуемые деньги «на подъем»; напрасно постриг в монахини и сослал в дальний монастырь царевну Ксению Годунову, в которой Марина подозревала соперницу: все это были предлоги, Мнишеки медлили по другой причине.

Дмитрию казалось, что он плохо подобрал подарки невесте, что груды жемчугов, охапки лучших мехов, моря драгоценных материй не произвели впечатления на честолюбивую и заносчивую панну. Среди кубков из самоцветов в золотой оправе с финифтью, алмазных крестов с рубинами и жемчугом, перстней, запястий и поручей, усыпанных драгоценными камнями, ожерелий с сапфирами и смарагдами выделялись подлинные шедевры московских мастеров, которые царь самолично выбирал и долго обсуждал с советниками. Перо в рубиновой оправе с тремя большими жемчужными подвесками, золотой походный секретер в виде лежащего вола, на спине которого помещался лист бумаги, а внутри хранилась масса нужных в пути вещиц, серебряный позолоченный олень с огромными коралловыми рогами – на взгляд Игнатия, такие подарки могли бы совратить и Папу Римского. Особенно замечательны были часы в виде слона с башней на спине, игравшие, по московскому обычаю, на трубах, бубнах и свирелях перед тем, как отбивать время; неплохи были кони и ловчие птицы в драгоценных убранствах, ковры и оружие, посланные воеводе Мнишеку.

Не бедность даров остановила шествие царской невесты к жениху, тем более что Дмитрий Иванович вскоре послал новый обоз с сокровищами, в том числе золотой сервиз с финифтью, миски которого были так тяжелы, что имели внизу колесики для передвижения по столу. Все было как нельзя лучше украшено, отделано замысловатыми надписями и художествами. Например, в середине золотого таза была изображена финифтью целая рощица, в которой, стоило тронуть таз, бегали змейки. А на простодушных панов должны были произвести впечатление золотые кирпичи, каждый из которых с трудом нес один холоп.

Игнатий должен был удерживать Дмитрия Ивановича, в нетерпении готового на необдуманные поступки: он и так уже опасно раздразнил панов московскими драгоценностями и заявил королю, что не пошлет послов на сейм, пока Мнишеки не покинут Речи Посполитой. Царь настолько явственно показал свою заинтересованность в браке с Мариной, что Юрий Мнишек обнаглел до крайности: мало того, что он бесконечно требовал денег и настаивал на удалении Ксении Годуновой, но чуть ли не приказывал царю «умерить желания в рассуждении титула»!

Мнишек прямо заявлял, что связывает брак своей дочери с пользой для Речи Посполитой. Патриарх Игнатий обратил особое внимание на тесную связь воеводы с польской Церковью: Мнишек требовал, чтобы «при всяком случае посылки в Польшу» государь обязательно писал и к нунцию Ронгони и только через него поддерживал отношения с Римом. Требование казалось странным московским боярам и духовенству, но Игнатий-то прекрасно понимал, что в иерархии Католической церкви бушуют страсти и раздоры.

Патриарху не надо было знать, что Папа через кардинала Боргезе задал крепкую взбучку Клавдию Ронгони за то, что тот слишком высовывается в переговорах с московским государем, и попросту приказал нунцию употреблять, по отношению к Дмитрию Ивановичу объявленный тем титул. Ясно было, что для Ронгони важнее интересы короля Сигизмунда и что польские католики, прежде всего иезуиты, постараются отбросить при своем наступлении на Русь не только другие ордены, но и самого Папу.

Юрий Мнишек осмелился не только явить свою политическую и клерикальную физиономию, но и продемонстрировал неуемное властолюбие. Он просил Дмитрия Ивановича остановить внешнеполитические мероприятия до того момента, пока воевода не прибудет сам и не даст необходимых указаний! В отношении Мнишека царь удовлетворился суровой отповедью, данной воеводе посланным к нему секретарем Бучинским, заявившим, что поляки сами вредят «пользе всего христианства и Отечества»; если бы не доброта к ним государя, «не гоняясь за титулами, всею Москвою давно бы Карл завладел!».