То, что упомянутый гетманом швед и Петр Петрей – одно лицо, легко установить по «Достоверной и правдивой реляции» шпиона, в которой сообщается:
«Гришка пошел к здравствующей великой княгине, вдове Ивана Васильевича, которую он называл своей матерью, и сказал ей, что он намерен приказать выкопать сына священника, который был убит вместо него (в 1591 году. – А. Б.) и похоронен по-княжески, и похоронить в другом месте в соответствии с его сословием и положением. Но мать была против этого и не соглашалась, так как хорошо знала, что это ее подлинный сын убит и похоронен в Угличе. Великая княгиня тайно открыла это одной лифляндке, которая была захвачена в плен во время московитской войны и находилась у нее в услужении, что он, Гришка, который выдавал себя за Дмитрия, не был сыном ее или Ивана Васильевича» [40].
В то, что царица, открыто признавшая Дмитрия своим сыном и занявшая высочайшее положение при дворе после многих лет опалы, решилась действовать против него и вновь обречь себя на изгнание, поверить трудно, тем более что мнимый сын выполнял все ее прихоти и, как известно, не тронул могилу в Угличе. Но имя Марфы было особенно удобно для политической интриги, поскольку Дмитрий Иванович был весьма склонен ссылаться на ее авторитет в сношениях с Речью Посполитой.
Непосредственно перед тем, как Петрей сообщил в Кракове о «признании» Марфы, русский посол Афанасий Иванович Власьев говорил королю и панам Рады от имени своего государя:
«По благословению матери нашей великой государыни царицы и великой княгини всея Руси (Марии) Феодоровны, в иночестве Марфы Феодоровны, (мы) венчались на царство через святейшего патриарха царским венцом и диадемой».
Также и о женитьбе
«мы били челом и просили благословения у матери нашей великой государыни, чтобы она для продолжения нашего царского рода благословила нас, великого государя, вступить в законный брак, а взять бы нам, великому государю, супругу в ваших славных государствах, дочь Сендомирскаго воеводы Юрия Мнишка» [41].
Сказанного достаточно, чтобы заключить, что за спиной Петра Петрея стоял Василий Шуйский. Агент Карла IX не отправился бы в Польшу с дискредитирующим царя сообщением, если бы свержение Дмитрия Ивановича осуществлялось в пользу королевича Владислава. Петрей мог решиться на небезопасную интригу против не вполне дружелюбного к Швеции государя, лишь получив гарантии, что тайный претендент на престол будет союзником Карла против Сигизмунда. Шуйский это обещал и выполнил, к тому же он, в отличие от Петрея, ведал, какое значение придается царице Марфе в посольском наказе Власьеву.
Как и поляки, Петрей не мог не учитывать, что свержение признанного народом Дмитрия Ивановича вызовет дестабилизацию обстановки в России и, вполне вероятно, новый виток гражданской войны. Если бы шпион знал о предложении заговорщиков призвать на московский престол Владислава, он мог бы быть уверен, что воцарение Шуйского будет означать войну России с Речью Посполитой. Но и без того он не случайно так радовался, описывая отправление иезуитов с вооруженной шляхтой в Москву в свите Марины Мнишек «с целью подчинить Россию Польше и устранить Гришку», приговаривая: «Что могут иезуиты возразить против этого? Не они ли организовали эту кровавую баню?»
Явление в Москве вооруженных католиков (нелюбимых православными более всех иноверцев) действительно вело к резне – тем скорее, чем агрессивнее были они настроены по отношению к своему единственному реальному защитнику: царю, пользовавшемуся поддержкой народа. Так что Петр Петрей знал, что делал, пускаясь в «откровения» со своими злейшими врагами – иезуитами и королем Сигизмундом Вазой. Но и иезуиты были не лыком шиты.
Видный член Ордена иезуитов патер Каспар Савицкий (1552-1620), на которого очень точно «вышел» Петр Петрей в Кракове, был именно тем человеком, который своевременно обнадежил самозванца, обратил его в католичество и обеспечил поддержку претендента на московский престол в Риме и Речи Посполитой. Савицкий вел дневник, известный в пересказе его коллеги по ордену патера Яна Велевицкого и отличающийся откровенностью оценок [42].
Из дневника следует, что иезуиты с самого начала отдавали себе отчет в нестойкости религиозных убеждений так называемого Дмитрия Ивановича. Делая на него ставку, они явно не ждали немедленного одноразового результата и планировали свои действия в зависимости от открывающихся обстоятельств. Что постоянно заботило орден – так это конкуренция со стороны других католических организаций.
После любопытных переговоров конца 1605 – начала 1606 года в Кракове по воле генерала Ордена иезуитов Савицкий был назначен сопровождать Марину Мнишек в Москву. При этом генерал оставался в тени: «…папский нунций Клавдий Ранговий (Ронгони) с особенным старанием рекомендовал ей (невесте) помянутого отца Савицкого… Сверх того он просил Папу (Павла V) приказать кардиналу (Боргезе) дать письмо на имя отца Савицкого, в котором была бы объявлена воля первосвященника, чтобы Савицкий непременно отправился к Димитрию».
Группировка польских иезуитов, выросшая как ударная сила в борьбе с православием, старалась опираться только на своих людей. Савицкий казался им предпочтительнее прошедших с Дмитрием весь путь до Москвы отцов Николая Цыровского и Андрея Лавицкого, особенно последнего, осмелившегося установить контакт царя прямо с Папой, минуя Ронгони.
Выступить против Лавицкого, которого Павел V постоянно требовал к себе для разговоров, пришлось самому генералу иезуитов, который в Доме профессоров «в присутствии членов собрания заметил, что отцу Лоницию (Лавицкому) недостает надлежащей и соответствующей высокому сану (посланника), им занимаемому, учености»! Упрямый Папа все же отослал Лавицкого в Москву, похвалив его и дав дипломатические поручения и рекомендовав Дмитрию Ивановичу любить в его лице весь Орден иезуитов. Однако иезуиты не считали его своим представителем!
Другим камнем преткновения, мешающим осуществлению иезуитских планов, были смиренные отцы бернардинцы. Мнишеки, с обидой писал Савицкий, «взяли в свою свиту четырех монахов Ордена св. Франциска, называемых бернардинцами, которые должны были отправлять богослужение. Хотя отец Савицкий не совершенно был устранен, но главное заведование духовными делами было предоставлено бернардинцам. Сами бернардинцы из почтения к нашему ордену не изъявляли неудовольствия, что им сопутствует отец Савицкий, однако если бы его не было, кажется, они не очень бы огорчились».
Еще бы бернардинцы не смущались, видя рядом с собой представителя воинственного ордена, не расстающегося с кинжалом (по его собственному признанию в дневнике) даже в церкви! Они могли бы предвидеть, что, оставаясь со своей паствой, будут зарезаны в Москве, как овечки, тогда как непотопляемые иезуиты, благоразумно расположившиеся отдельно, ускользнут от разгневанных россиян, чтобы продолжать свою небезопасную для других деятельность.
В задачу Савицкого входило укрепление позиций ордена в Москве. Марину Мнишек он просил, «чтобы, когда она возсядет на престол, она не забыла о своих обещаниях, сделанных некогда и папскому нунцию (Ронгони, а не непосредственно Папе, снабдившему Марину специальными увещательными письмами! – А. Б.), и многим другим лицам, то есть что она будет убеждать своего супруга Димитрия к ревностному распространению католической веры и не забудет об Ордене иезуитов, оказавшем ему столь великие услуги. Кроме того, – замечает Савицкий, – я просил еще, чтобы она позволила мне доступ к себе и к Димитрию».
Своего генерала иезуит вспоминал прежде, чем Папу. Добившись аудиенции у Дмитрия, пишет он, «я вручил ему письмо и подарки отца генерала нашего ордена; подарки были присланы не только отцом нашим генералом, но даже самим Папою и состояли в драгоценных каменьях и в золотых и серебряных пластинках с портретом Папы; кроме того, Папа прислал ему индульгенции».
