Ясным весенним утром огромное пространство перед городом напоминало поле, сплошь покрытое сказочными цветами. Стройные ряды стрельцов на отличных конях, в новых кафтанах красного сукна со сверкающими знаками различия полков и ружьями поперек седел пересекали многоцветную толпу, придавая ей вид клумб. С восемью стрелецкими полками соперничали молодецкой выправкой многочисленные дворянские сотни в бархатных и парчовых кафтанах, усыпанных драгоценными нашивками, с наброшенными в виде плащей легкими шубами, с украшенными самоцветными каменьями саблями, пистолями и кинжалами.
В четком порядке конница стояла вдоль путей, у мостов и по берегам реки, предупреждая неосторожные движения толпы, способной в сумятице потопить и подавить составлющих ее людей. Множество оркестров увеселяло слух и предваряло шествие частей царицына поезда. Триста бравых польских гайдуков в синих суконных кафтанах с серебряными накладками и в шапках с белыми перьями промаршировали впереди с мушкетами на плечах и турецкими саблями у бедер.
Следом двигались три роты шляхетской конницы на прекрасных венгерских конях под красивыми чепраками, с длинными разноцветными копьями, на которых развевались флажки. Все рыцарство в ротах, свите Марины и послов короля, не желая проигрывать московитам в богатстве одеяний, облачилось в старинные доспехи. Начищенная сталь блистала на солнце не хуже золота и серебра, как драгоценные каменья переливались эмали щитов-тарчей самой прихотливой формы, блестели лакированной кожей футляры луков и колчаны стрел с цветным опереньем, колыхались огромные гусарские крылья. Рыцарство ехало рядами по десять человек под звуки боевых труб.
За ними турки в своеобразных нарядах вели на длинных золотых поводьях трех дивных коней, с трудом удерживая их; кони скакали и ржали так, что пена стекала с золотых удил; громко звенели золотые цепи, взлетали в воздух шелковые кисти, унизанные бирюзой. Разнообразные экзотические подданные московского государя красовались на красных, оранжевых и желтых конях, выкрашенных несмываемой китайской краской. Каждый старался удивить народ своим искусством наездника.
Большой отряд бояр, окольничих и других высших чинов государева двора поражал воображение богатством одеяний. Никто не смел явиться без нового наряда, сплошь шитого золотом и жемчугом, осыпанного драгоценными каменьями. Великолепные аргамаки, стоившие дороже табунов простых коней, были под золотыми и серебряными седлами, унизанными самоцветами и увешанными цепями с бубенчиками. За каждым следовало множество конных и пеших слуг, одетых почти столь же великолепно, как господа.
Двенадцать верховых коней вели перед каретой царской невесты и столько же было впряжено в карету. Кони по белой шкуре были усыпаны круглыми черными пятнами столь одинаковыми, что изумленные иностранцы думали, будто они так раскрашены; но довольные этим удивлением москвитяне поясняли происхождение сей редкостной породы, издавна завезенной с Востока. Все кони были покрыты шкурами рысей и леопардов и велись богато одетыми слугами за золотые поводья.
Золотая карета Марины Мнишек внутри была обита красным бархатом с золотыми гвоздиками, выложена подушками из золотой парчи, унизанной жемчугом. На невесте было французского фасона белое атласное платье в жемчугах и бриллиантах. Напротив Марины сидели две знатные полячки, красивый маленький арапчонок с обезьяной на золотой цепочке развлекал дам. Карета ехала медленно, и Марина могла вести беседу со знатнейшими боярами, шедшими по двое с каждой стороны в весьма тяжелых от драгоценностей нарядах, поражая поляков выносливостью, ибо церемония продолжалась целый день.
С двух сторон кареты, как два крыла, двигались сотни гвардейцев-наемников с блестящими алебардами, на лезвиях которых были вычеканены золотые двуглавые орлы. Древки алебард были обтянуты красным бархатом, усеяны позолоченными гвоздиками, обвиты серебряной проволокой и увешаны кистями из шелковых, золотых и серебряных нитей. Одной сотней командовал лифляндец капитан Матвей Кнутсон; его люди были в темно-фиолетовых кафтанах, отделанных красными бархатными шнурами; рукава, штаны и камзолы под кафтанами были из красной камки. Во главе другой пешей сотни, также на коне, шествовал шотландец капитан Альберт Вандтман. Красные алебарды его солдат сочетались с камзолами и штанами зеленого бархата, рукава были шиты из зеленой камки.
Почетное место позади кареты занимала сотня француза капитана Жака Маржерета в кафтанах и коротких плащах коричневого бархата с золотым позументом. Эти отборные бойцы получали самое большое жалованье и могли себе позволить очень дорогое платье. По обычаю наемников они были увешаны кольцами, серьгами, браслетами и цепочками, заламывали шляпы, закручивали усы и имели весьма свирепый вид.
После телохранителей ехал новый отряд московских бояр и дворян вместе со знатнейшими польскими вельможами и родственниками Марины, во всем великолепии, на которое каждый оказался способен. Россияне выделялись роскошью и дородством, иноземцы хвалились статностью и воинственностью, заставляя коней выделывать разнообразные курбеты, соревнуясь в искусстве выездки. После них народу вновь дали полюбоваться бесценными конями, коих вели в поводу.
Восемь серых в яблоках коней с ярко-красными гривами и хвостами влекли карету, поданную Марине к русской границе и весьма удивившую непривычных к такому транспорту литовцев: вместо привычных саней или колымаги они узрели «подобие маленького домика» с застекленными дверцами! Снаружи карета была обтянута шелком и украшена серебряным кованым узорочьем, внутри выстлана соболями. Лошадьми управляли три кучера в кафтанах золотой турецкой материи, подбитых соболями, вожжи и сбруя были красного цвета.
Далее в четырнадцати не столь богатых, но также великолепных каретах следовали дамы из свиты Марины. Затем новый отряд литовской конницы в полном вооружении (объяснимом бедностью, но вызывавшем немалые опасения и недоумения москвичей, бравших оружие лишь на войну) шествовал с громкими звуками труб, рожков и литавр. Многочисленные подразделения русской кавалерии двигались по командам, отбиваемым на огромных набатах, сверкая каменьем, золотым и серебряным шитьем, шелками и парчой.
Шествие завершали именитые купцы и промышленники, представители городских сотен и слобод в богатых одеяниях и на хороших лошадях, окруженные слугами и работниками. Польские полковые фуры, повозки и весь обоз двигались позади, не вызывая интереса москвичей, которые по многочисленным мостам спешили в город, чтобы еще раз увидеть это красочное действо.
Московские оркестры встречали процессию у ворот Земляного, затем Белого и Китай-города, где выстраивался почетный караул бравых стрельцов с пушками и легким оружием. На Красной площади оркестры, в предвидении давки и толчеи, размещались на специально возведенных помостах; последний оркестр наяривал в трубы, флейты и литавры над кремлевскими воротами, в которые проехала только Марина Мнишек с небольшим числом сопровождающих и охраной.
Остальные поляки и литовцы разместились в любезно освобожденных хозяевами домах бояр, окольничих и богатых купцов в центре города. Зеваки могли дополнительно полюбоваться на разгрузку привезенного в Москву добра (одного вина было доставлено несколько десятков бочек), взобравшись на высокие ограды усадеб.
Патриарх Игнатий демонстративно не вышел встречать будущую царицу на Красную площадь, как сделал бы, если бы Марина Юрьевна была православной; остались в Кремле и члены Освященного Собора. Только священники бесчисленных московских церквей (как и вообще священнослужители на всем пути от границы) вместе с народом выходили здравствовать новую государыню, избранницу «доброго царя Димитрия».
Благоразумный Игнатий отнюдь не перешел в оппозицию: патриарх считал необходимым добиться, чтобы народ убедился в твердом соблюдении обычаев и защищенности устоев. Всю Москву незамедлительно облетела весть, что иноземная царская невеста должна пожить сначала в православном Вознесенском девичьем монастыре и под руководством царицы-инокини Марфы Федоровны приобщиться к традициям своей новой родины. Тогда, наговаривали простонародью люди царя и патриарха, она будет достойна венчаться царским венцом.
