Стати бы, господа, нам православным хрестьяном за истинную православную Христову веру всем единодушно, чтоб нам православным хрестьяном не отдатись от православныя хрестьянския веры в злую и в проклятую в латынскую веру!»
Так писали казанцы вятчанам, объясняя, почему они решили присягнуть Лжедмитрию II. После 19 января Вятка присоединилась к Казани, отписав об этом в Пермь (вместе со списком грамоты казанцев и текстом присяги самозванцу) [137].
Описанный в казанской грамоте спор патриарха с московскими изменниками возник 6 декабря 1610 года в связи с отправлением новых грамот под Смоленск. Речь шла не о присяге королю Сигизмунду, но о наказе послам положиться во всем на королевскую волю, а защитникам Смоленска сдать город. По существу же это вело к покорению Российского государства Сигизмунду, которого боярин Салтыков упорно призывал в Москву. Гермоген наотрез отказался ставить свою подпись под такими грамотами и публично заявил, что Владислав будет государем на Москве только при полном выполнении пунктов посольского наказа.
Грамоты без подписи патриарха пришли под Смоленск 23 декабря. Через месяц, 23 января, они были еще раз подтверждены боярскими посланиями. Защитники Смоленска попросту пообещали пристрелить того, кто еще осмелится привозить подобные грамоты. Послы вели себя более сдержанно, но держались твердо. Даже В. В. Голицын, оскорбленный арестом его брата Андрея, повторил сенаторам чуть ли не слово в слово то, что заявил митрополит Филарет.
«Отпускали нас, – говорил князь, – к великим государям бить челом патриарх, бояре и все люди Московского государства, а не одни бояре: от одних бояр я и не поехал бы. А теперь они такое великое дело пишут к нам одни, мимо патриарха, Священного Собора и не по совету всех людей Московского государства: это их к нам первое недобро, да и всем людям Московского государства, думаем, будет в том великое сомнение и скорбь – чтоб от того кровь христианская вновь не пролилась!»
В ответ на ядовитое замечание панов, что духовным лицам нечего вмешиваться в государственные дела, послы сделали очень важное заявление об официальной роли московского первосвященника в Российском государстве вообще и в период междуцарствия в особенности:
«Изначала у нас в Русском государстве при прежних великих государях так велось: если великие государственные или земские дела начнутся, то великие государи наши призывали к себе на собор патриархов, митрополитов и архиепископов и с ними о всяких делах советовались, без их совета ничего не приговаривали.
И почитают государи наши патриархов великою честию, встречают их, и провожают, и место им сделано с государями рядом – так у нас честны патриархи, а до них были митрополиты. Теперь мы стали безгосударны – и патриарх у нас человек начальный, без патриарха теперь о таком великом деле советовать непригоже.
Когда мы на Москве были, то без патриархова ведома никакого дела бояре не делывали, обо всем с ним советовались, и отпускал нас патриарх вместе с боярами. О том гетману Станиславу Станиславичу известно, да и в верющих грамотах, и в наказе, и во всяких делах вначале написан у нас патриарх. И потому нам теперь без патриарховых грамот по одним боярским нельзя делать. Как патриарховы грамоты без боярских – так боярские без патриарховых не годятся. Надобно теперь делать по общему совету всех людей, – говорили послы, понимая, что этот «совет» и выражает Гермоген, отказываясь сдаваться на милость Сигизмунда, – не одним боярам, всем государь надобен, и дело нынешнее общее всех людей, такого у нас дела на Москве не бывало!»
О влиянии Гермогена на духовенство высказался митрополит Филарет, когда паны сенаторы яснее сформулировали волю Сигизмунда, на которую бояре приказывали послам «класться»:
«Сами вы знаете, что нам, духовному чину, отец и начальник святейший патриарх. И кого он свяжет словом – того не только царь, сам Бог не разрешит! И мне без патриаршей грамоты о крестном целовании на королевское имя никакими мерами не делывать… Обещаюсь вам Богом, что хотя мне и смерть принять, а без патриаршей грамоты такого великого дела не делывать» [138].
Понятно, что Салтыков и Андронов были весьма недовольны патриархом, публичная проповедь которого была столь популярна среди москвичей, что сместить его не представлялось возможным. Оставалось жаловаться на Гермогена королю и его приближенным. Призывая Сигизмунда в Москву, Салтыков с компанией не могли писать об истинных мотивах стремительно нараставшего освободительного движения. Гораздо удобнее было приписать волнения населения и восстания городов козням патриарха.
До тех пор пока борьба против интервентов собирала силы под знамя Лжедмитрия, обвинять Гермогена в «возбуждении» народа воззваниями было нелепо. Но 11 декабря 1610 года самозванец был убит и в истории Смутного времени, по словам С. М. Соловьева, наступил крутой поворот: «Главный двигатель этого восстания, начальный человек в государстве в безгосударное время, находился в Москве; то был патриарх, по мановению которого во имя веры вставала и собиралась земля» [139]. Действительно, «Московский староста» Александр Гонсевский утверждал, что около 25 декабря от имени патриарха распространялись патриотические воззвания [140]. Об этом же писали королю под Смоленск Салтыков и Андронов. Сие мелкое доносительство среди прочих бедствий упомянуто в грамоте, написанной в Москву русскими, оказавшимися в лагере Сигизмунда под Смоленском:
«Господам братьям нашим всего Московского государства… Ведомо вам смертная наша погибель, как мы и вы дались без всякого противления литовским людем во своих городех и в уездех… И мы все, изо всех городов и из уездов, без останка и без всякого пощажения погибли и не малыя милости и пощаженья не нашли.
Во всех городех и в уездех, где завладели литовские люди, не поругана ли наша хрестьянская вера и не разорены ли Божия церкви? Не сокрушены ли и поруганы злым поруганьем и укоризною божественныя иконы и Божие образы? Все то зрят очи наши.
Где наши головы, где жены, и дети, и братья, и сродницы, и друзи? Не остались ли есмя от тысячи десятой, или ото ста един, токмо единою душею и единым телом? И та вся нашедшая нам смертная наша погибель неведомо вам: пришли есмя из своих розореных городов и из уездов к королю в обоз под Смоленеск и живем туто немало, иной больше году живет, иной мало не год, чтоб нам выкупити от плену из латынства и от горькия смертныя работы бедных своих матерей, и жен, и детей; и никто не смилуется, никто не пощадит.
А многие из нас ходили в Литву, в Польшу для своих матерей, и жен, и детей – и те свои головы потеряли; и собрано было Христовым имянем (на) окуп – и то все розграбили… Не ото многих бо предателей хрестьянских вся земля погибла, которые нашу хрестьянскую веру в разоренье и всем хрестьяном погибель для своего ненасытного грабленья свое учетно Дияволом предательство совершити хотя(т) к погибели хрестьянской.
И нынешняго году за два дни пред Рожеством Христовым [141] писали с Москвы к королю Михайло Салтыков, да Федор Ондронов, да князь Василей Мосальской, и с своими советники, что вора убили, которой назывался царевичем Дмитреем, и в то время на Москве руские люди возрадовалися и стали меж себя говорить, как бы де во всей земле всем людем соединятись и стати против литовских людей, чтоб литовские люди изо всее земли Московския вышли все до одного, на чем крест целовали.
И после того, после Рожества Христова на пятой наделе в суботу [142], писали с Москвы Федор же Ондронов да Михайло Салтыков с товарыщи, что на Москве патриарх призывает к себе всяких людей и говорит о том: буде королевич не крестится в хрестьянскую веру и не выйдут из Московския земли все литовские люди – и королевич де нам не государь!
Такие де свои словеса патриарх и в грамотах своих от себя писал во многие городы. А москвичи де посадские люди лутчие и мелкие все поднялися и хотят стоять. А те предатели пишут к королю с великим своим молением, что дал ему Бог, их службою, Москву, и ему б Москвы не потеряти! (Изменники зовут короля с войском в Москву, а русские страдальцы из-под Смоленска призывают всех православных не желать на престол королевича, ибо на сейме)… положено на том, чтоб вывесть лутчих людей, и опустошить всю землю, и владети всею землею Московскою. Зде мы немало время живем и подлинно про то ведаем, для того и пишем к вам.
Для Бога, положите о том крепкой совет меж себя: пошлите в Новгород, и на Вологду, и в Нижней нашу грамотку списав, и свой совет к ним отпишите, чтоб всем было ведомо, всею землею обще стати за православную хрестьянскую веру, покаместа еще свободны, а не в работе и в плен не розведены!…» [143]
137
Опубликовано в ААЭ. СПб., 1836. Т. 2. N° 170. Грамоту казанцев см. также: СГГиД. М., 1819. Т. 2. № 224.
138
Цит. по: Соловьев С. М. Сочинения. М., 1989. Кн. 4. С. 609-611, 613.
139
См. там же. С. 602, 615.
140
Дробленкова Н. Ф. Гермоген // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Л., 1988. Вып. 2. Ч. 1. С. 160.
141
То есть 23 декабря 1610 года.
142
То есть 25 января 1611 года, дата явно ошибочна (см. ниже).
143
Печ. по: ААЭ. СПб., 1836. Т. 2. № 176. П. См. также СГГиД. М., 1819. Т. 2. № 226.
